связанных с массивными гемотрансфузиями, было для всех в реанимации загадкой.
– Маша, «вторую отрицательную» на баню ставь! – сказал Добровольский себе за спину, уверенный в том, что его услышат. – Две!
Максим тем временем смотрел на лапаростому и пытался понять, прибывает уровень в ране или нет. Надо было определяться – держать дальше руку в ране или поставить второй тампон на правую сторону живота.
Монитор над головой начал издавать короткие неприятные звуки, освещая стены оранжевыми бликами. Балашов поднял голову, вздохнул.
– Ты делай что надо, – сказал он Добровольскому. – Но, я думаю, это уже больше для прокурора.
Максим медленно расслабил внутри живота пальцы, вынул руку, сделал ещё одну пробку из жёлтого прямоугольника губки и стерильного тампона, поднёс руку к ране и понял, что уровень крови не поднимается. Да и вообще – какого-либо движения там, в глубине, не наблюдается. Он поднял глаза на монитор.
– Давление не определяется, – грустно сказал Балашов. Потом он оглянулся, убедился, что Чумак и сержант вышли, посмотрел на часы. – Время смерти ноль сорок.
Максим положил на кровать ненужный тампон и отошёл на шаг от кровати. Нужно было спокойно подышать и расслабить мускулатуру.
– Давно у меня никто не уходил прямо на руках, – сказал он Балашову. – Деды всякие на дежурствах умирали – я только на констатацию приходил. В реанимации нашей погибали от сепсиса или полиорганки – закономерно. Когда видишь восемьдесят или больше процентов ожогов, какие могут быть сожаления на тему «Всё ли я сделал»? Но вот так…
Сами хирурги давно уже списали Иванова со счетов – панкреонекроз практически полностью уничтожил поджелудочную железу и начал разрушать всё вокруг. Остановить кровотечение они пытались несколько раз, что-то сшивали в глубине раны, но болезнь было не обмануть. Парень просто доживал свои дни на кровати в реанимации, глядя в окно на теряющий листву осенний вяз. Последнее, что он увидел в жизни – как лейтенант полиции допрашивала женщину, с молчаливого согласия которой был убит её муж, а потом из живота плюхнуло два литра крови, и какой-то мужик в маске, фартуке и перчатках сунул ему в живот руку по локоть.
– Он умер? – услышал Добровольский голос Рудневой. В этот момент он понял, что никто не успел поставить между ними ширму и Зинаида всё видела.
Максим кивнул, стянул перчатки и бросил их на пол. Ему было сейчас всё равно, что о нём подумают сестры и санитарки.
– А я? – внезапно спросила она.
– Что – ты? Ты живая вроде ещё.
– Я не умру?
– Хрен тебя знает. Кровь сейчас капнут, две порции. Потом для него, – он показал за спину, – привезут ещё две. А ему уже и не надо. Так что ещё пол-литра будет на всякий случай. Ты точно из тех бутылок не пила?
Руднева замотала головой.
– Тогда, может, и обойдётся всё, – высказал мнение Максим, зачем-то посмотрел на то, как льётся плазма, проверил сброс. –
