на том, что она рассказывает об Орсеге и том, что они делали и что видели вместе. И я понял, как он опасен, что он хорошо понял её неистребимую страсть к знаниям и всему новому и неизведанному, и идёт к своей цели снова очень настойчиво, мастерски ведёт свою линию. Что может помешать ему?.. Мне стало страшно. Смогу ли я перешибить его моря и океаны моей цифирью, усовными знаниями, звёздными наблюдениями и тем, что я открыл о времени. Открыл, кстати, вслед за ней, а она теперь не догадывается даже об этом…
И я занервничал. Это не прежняя Аяя, девушка-подранок, умевшая распознать хитрого проныру от преданного сердца. Теперь она слишком чиста, если чистота может быть чрезмерной, чересчур открыта, даже Кратон, хоть и был он в моих глазах мерзавец и растлитель, но не обидел её, он её любил и относился, как самый заботливый пестун. И я теперь я уже со всей ясностью осознавал, что похитил её у него не потому, что это лучше для неё, ведь лучше той жизни, что она вела до третьего дня, и придумать нельзя, а просто потому, что ревновал до ослепления. И вот ревность подступила ко мне с ещё большей силой.
– Стало быть, понравилось тебе с Орсегом? – мрачнея, спросил я.
Но она словно и не замечала моей мрачности, щебетала, улыбаясь:
– Конечно, Арюшенька, он владеет целым миром, и в том мире чудес такое множество, что и за вечность, наверное, не вызнать! – с восторгом сказала она, снова раня меня прежним именем. Вот та же, что прежде, всё та же, и не та… Ту Орсег от меня не сманил бы, никто бы не сманил, и как я ни бесился в те годы, в глубине души я знал, я был уверен, что она никогда не предаст меня. А эта… теперешняя Аяя… ею ещё надо завладеть, её чувствами и мыслями.
Вдруг в небе загрохотало, и мы, торопясь, неловко спотыкаясь, стали собирать свитки, они падали, катились в траву, норовили затеряться, а тем временем западали первые капли, тяжёлые, как свинец, тюкая в темя, по плечам, по лицу. Аяя взвизгнула, смеясь, и мы вбежали в дом. Мы оба пахли дождём теперь, только она пахла как розовый шиповник, а я как полынь и нагретый солнцем камень…
Немного подмокшие, мы заперли двери, потому что поднялся ветер, ставни успели закрыть, но они погромыхивали, стуча о рамы, и впуская шум дождя и гром.
– Вон как… – проговорил я, ощупывая мокрую рубашку.
– Промок, Арюшка?
– Ерунда, главное, книжки спасли.
– Нет-нет, снимай рубашку, просохни, не то простыть недолго. Вот тут мёд у меня…
Она сама, оставалась всё в том же мокроватом платье и с намокшими волосами, сейчас они виться возьмутся, всегда эдак, как сырыми оказывались, а потом опять спокойные волны, как высохнут… Она налила мне мёда. Я снял рубашку, действительно, простыть не улыбалось, гундосый и чихающий Бог Анпу, это как-то смехотворно.
Аяя налила мне в чарку мёда и подала, с удовольствием разглядывая меня:
– Какой ты, Арюша… гладкий, баский да сбойливый. Постарался Творец над тобою без лени, – улыбнулась она, блестя глазами.
– Орсег не такой? –
