и пространству (когда мама умерла я ведь сама была «по ту сторону») – смерти Бориса Леонидовича я твердо убедилась в том, что и сама непременно умру. Раньше, даже на самом краешке жизни, я не задумывалась о том, что и мои дни сочтены. А теперь знаю, что прожито уже много-много, осталось мало-мало, и надо торопиться. Торопиться же что-то не хочется.
Сейчас цветут вишни, сливы, черемуха. Я уже несколько раз навещала домик маминого детства – и очень хорошо, т. к. «отдыхающие» еще не наехали (домик на территории Дома отдыха) и было пустынно и тихо. Вокруг дома растут четыре высоченных ели, когда-то посаженные дедом в честь четверых его детей[148].
Побывала и на могиле Борисова-Мусатова (он умер в этом же цветаевском доме и похоронен неподалеку)[149]. Там чудная скульптура Матвеева[150] – и какой вид на Оку![151]
Целую.
23
20 мая 1961 г.[152]
Милая Анечка, не надо так буквально принимать мои слова – савана я еще себе не приготовила. И вообще есть мысли, которые лучше держать при себе, потому что разъяснять их трудно, а комментариев они, очевидно, требуют. Я Вам скажу только, что пока близкие – живы, смерть – понятие отвлеченное. Когда она начинает косить вокруг тебя, то ты убеждаешься в реальности того, что всегда знал, но – исподволь. Но, конечно, говорить об этом так же некрасиво, как и «быть знаменитым». Иногда невольно думаешь вслух – как говоришь во сне; что поделаешь! Я все чаще говорю и делаю глупости, увы, наяву.
Тонкие нюансы произношения старо- или новомосковского все равно не спасают «гагаринского» стихотворения[153]: сьрать ли, сърать ли, все равно нехорошо, еще хуже знаменитого Маяковского примера «Мы ветераны, мучат нас раны»[154].
В мае я, вероятно, приеду, на днях, ненадолго, за деньгами в основном.
Никакие «живописаны» я «спасать» не буду, ни совместно, ни приватно. Печатать стихи умерших поэтов надо строго по тексту, без измышлений и предположений – на последние, в крайнем случае, существуют комментарии. Текст Вы видели, могу показать еще раз – и в беловом, и в черновом варианте. Орлову ни черта показывать не буду – Вы редактор, Вы и барахтайтесь; да еще редактор «классики». Учитесь обращаться с текстами как следует с молодых ногтей и не поддаваться инородным влияниям.
Насчет Вашего приезда в Тарусу – конечно, приезжайте, когда Вам удобно, ближе к делу спишемся, чтобы удобно было «обоим сторонам». Дело в том, что может наехать всякий – разный народ, с которым Вам будет не так-то интересно, но будем надеяться, что все образуется. И Таруса к Вашему приезду окажется на месте во всяком случае – во всем своем великолепии. Жаль только, что сирень отцветет – как она хороша!
Пересылаю Вам письмецо Кати[155] относительно «Челюскинцев» и «Роландова рога». Вот тут придется подумать, как быть с текстом; и тот и другой, несомненно,
И. В. Цветаев любил Тарусу, там им была арендована дача «Песочное», где начиная с 1892 г. каждое лето отдыхала семья. Вокруг дачи он высадил четыре ели в честь рождения каждого из своих детей. Рассказывают, что в 1941 г. произошла почти мистическая история: сразу после гибели Марины Цветаевой в Елабуге засохла ее ель в Тарусе. Эта история легла в основу рассказа А. И. Цветаевой «Елка».
Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов (1870–1905) – художник, живописец, воспеватель дворянских усадеб. С 1905 г. жил в Тарусе. Дача с осени 1903 г. пустовала, так как И. В. Цветаев вместе с семьей из-за болезни жены несколько лет подряд проводил за границей. Он, возможно по просьбе В. Д. Поленова, предоставил дачу для жилья семье Борисова-Мусатова. Виктор Эльпидифорович собирался прожить там до ноября. Видимо, художник хотел закончить работу над картиной «Реквием» именно в Тарусе. Однако этому не суждено было сбыться: 26 октября (8 ноября н. ст.) 1905 г. его не стало. Могила для художника была устроена не на городском кладбище. Его похоронили недалеко от дачи «Песочное», на высоком берегу полюбившейся ему реки Оки (так называемый Мусатовский косогор). Неподалеку находится кенотаф (надгробный памятник в месте, которое не содержит останков покойного, своего рода символическая могила) Марины Цветаевой.
На могиле В. Э. Борисова-Мусатова в 1910 г. установлен памятник работы его однокашника скульптора Александра Терентьевича Матвеева (1878–1960), представляющий собой постамент из красного гранита, на котором высечена фигура спящего мальчика («Уснувший мальчик»). Существует легенда, что Борисов-Мусатов сильно простудился после того, как бросился в Оку спасать тонущего мальчика. На торцевой части постамента вырублено: «1870–1905»; на лицевой: «Борисов-Мусатов» и православный крест.
«Этот дом цветаевский я – тем же или следующим летом – сфотографировала, – вспоминала А. А. Саакянц. – Потом его уничтожили. Остатки фундамента пошли под танцплощадку. С той поры Ариадна Сергеевна больше никогда туда, в Песочное, не ходила» (
Печаталось:
См. письмо 25 с «гагаринскими стихами» от мая-июня.
В. В. Маяковский в статье «Как делать стихи» (1926), адресованной начинающим поэтам, привел пример неудачной строки стихотворения Эмиля Верхарна «Мор» в переводе В. Я. Брюсова (опубликованного в журнале «Наши дни»): «Мы ветераны, мучат нас раны». Маяковский несколько неточно цитирует стихотворение: «Матушка смерть! Это мы – ветераны. / Старые, дряхлые, мучат нас раны».
Е. И. Еленева.
