и улыбалося во сне. Мари вздохнула и в свою спальню повернула. Они с Михайло Семёновичем не делили ложе. Супруг не пожелал, ну и Мари, конечно, тоже. У себя она разоблачилась при помощи Дуняшки, перекрестилась быстренько на тёмный образок, чтоб в жизни добрый Бог помог, легла и тотчас Машеньку сморило.
[16]Всегда совсем один, обречён быть всю жизнь один!
Сон был глубокий и без сновидений, лишь под утро Мари приснилось, когда светило в небесах уже родилось да поменяло ярко-рыжий свой восходный цвет на жёлтый. Сперва был конь мухортый, он вёз её в коляске старой и потёртой. И свёз к мужчине, она не знала по какой причине. Ах, вот причина сна! В том усыпленьи она была одна с Фабьеном. Вдвоём они в огромном доме совершенно, и больше никого не представляла эта сцена. Сидели пили чай, Фабьен повествовал об чём-то ужасно несуразном, но удивительно прекрасном. Однако утром Маша и пары слов рассказа связать, как ни пыталась, не смогла, и самое виденье окружила мгла. Но ужас был не в этом, а в том, что лишь вдвоём в просторнейшем особняке они существовали. Ни слуг, ниже дворовых, ни мужа, ниже Мишеньки! Нет её нежной, сладкой вишенки! Его как будто бы украли! Вот так, но вскоре сон прервался. Фабьен ей руку целовал и взором целиком пронзить старался. Мари проснулась вся в поту холодном. «Ох, Боже, это сон! А Мишенька, где он?» Мари, нисколько не считаясь с тем, что она в ночной рубашке, то бишь одета не совсем, быстрой ланью рванулась в комнату сынка, довлел над нею сон пока. Но Миша улыбался и делал потягушки…
– Ну, здравствуй, Фабий! –
Кобылкин как родного двумя руками гостя сграбил.
Короткопалые ручищи объяли де Бомонта так,
Что хрустнули все косточки, хозяин не слабак.
– Ты уж прости меня, не встретил.
Да, годы, понимаешь, а я и не заметил.
Решил прилечь на часик, срок ведь малый,
Вздремнуть себе дозволил, а проснулся – уж светало!
Вот так-то вот, годов уж мне немало!
Ну так, рассказывай, – гремел Кобылкин
Без особой остановки,
– Любо мне знать чертовски,
Как рожь на Заовражном поле,
Им раньше был я недоволен,
А на Большом как уродилась,
А в Ша̀ховке благоволит ли божья милость?
По скольку с десятины хочешь взять?
Как станет на твои глаза, почём продать?
Да, слыхал ли ты,
Не упустил ли новость от вечной суеты?
Супостат твой ныне весь в азарте,
Не корсиканец кровожадный и не Буонапарте,
Наполеоном теперь его нам звать велят!
А мне, скажите, на кой ляд?
И следственно, не узурпатор,
А самый настоящий император!
А государь наш так и вовсе его братом нарекает.
Вот так-то, Фабий, перемена-то какая!
Твой враг теперь – наш друг!
– Выпалил речь хозяин. – Внезапно всё переменилось
