как солнечный день и лунная ночь – Дилан был полупризрачный, сквозь него словно предметы просвечивали; в черной футболке с автопортретом Дюрера с длинными рукавами и капюшоном, и в клетчатых штанах – серых с черным; синяки под глазами, светлые волосы, но не яркие, как у брата, сверкающие, будто у Рапунцель, а серые, тусклые, будто припудренные; кожа такая тонкая, что видно, как кровь течет по капиллярам; и руки такие хрупкие, что все косточки прощупываются; анатомическое пособие. Лицо у Дилана было сосредоточенное, будто он ищет про себя параллели между Аристотелем и Энди Уорхоллом, и все, кто его о чем-то спрашивает – налить ему чаю или кофе – ужасно его раздражают; и он явно жаждет вернуться в свою комнату, к книге и винтажному проигрывателю с оркестром Марека Вебера; это было мило. В общем-то, Дилан понравился Тео – вокруг него раньше было много таких людей – талантливых, замкнутых и сердитых. Но Дэмьен – Дэмьен просто вошел в его сердце сразу – Тео даже забыл про остальных; ему хотелось сесть с Дэмьеном в два кресла напротив и разговаривать; ему было даже наплевать на Ричи – который так и не повернул головы; перламутровой, платиновой; куклы Барби; сидел и смотрел «Титаник» – как Джек стоит у лестницы в одолженном смокинге и ждет Роуз, и гримасничает, пытаясь подражать великосветским хлыщам вокруг; Грин направился к Ричи, сел рядом, что-то сказал, тот что-то буркнул в ответ; Грин засмеялся и позвал Тео.
– Ричи, будь такой лапочкой, поздоровайся с Тео. А то Тео решит, что мы тебя плохо воспитали, подумает, что ему тоже можно, и тоже перестанет с людьми здороваться.
– Не надо выставлять меня идиотом, – ответил сердито Ричи, голос у него был очень приятный, хрипловатый, выразительный, таким хорошо читать на ночь Диккенса; завораживающий, уводящий вдаль. Он был классический красавец – безупречные черты лица, почти мраморные, но не тяжеловесные, прозрачные голубые глаза, почти кукольные, длиннющие ресницы, безупречные руки, ноги, плечи; он был в белой рубашке, в голубом пуловере, в синем галстуке, отчего его глаза казались еще ярче; голубых джинсах, почти белых; в синих кедах. Такой мальчик-отличник-выпускник Хэрроу. – Привет, Тео. Рад, что ты добрался. Просто все сидят, ждут тебя, занимаются ерундой, и ждут ужина.
– Отлично. На самом деле, меня все ненавидят, – сказал Тео.
– Ну, типа того, – ответил Ричи.
В комнату вошел кто-то, очень тихо, будто заменить свечи.
– А вот и шеф-повар… Эй, Изерли, ну, все, он приехал, можно вытаскивать ирландское рагу из духовки, или что там у тебя из парадного, – голос Ричи был одновременно и язвительным, и маскирующим язвительность – смотрите, какой я грубиян, но я шучу, – Тео обернулся, чтобы увидеть того, кто вызывал у Ричи эмоции – сильные, яркие, как картины Ван Гога, полу-ненависть, полу-вожделение – Тео были знакомы такие двойственные интонации – так реагируют девушки на того, в кого были влюблены, и кто их отверг, и теперь они его преследуют
