в Массачусетсе. К тому времени и я подросла и уже могла поехать вместе с ней.
Мы сняли дом в маленьком городке и большую часть школьного года проводили там. Для меня это был самый «стандартный» период жизни. Когда сестра окончила школу и устроилась на свою первую работу, мы с матерью переехали в Восточное Толидо, в старый фермерский дом, где когда-то жила ее семья. Как это всегда бывает с объектами низшего звена, эту часть города назвали прилагательным, тогда как все остальные отхватили себе существительные. Некогда сельскую местность застроили домиками, где жили заводские рабочие. Они окружали наш едва пригодный для жилья дом с трех сторон, тротуар перед входной дверью упирался в шоссе, а мимо окон то и дело проносились рокочущие грузовики. Оказавшись в этих руинах времен своего детства, моя мать все чаще стала замыкаться в своем незримом и несчастном мире.
Я жила в постоянном беспокойстве: вдруг я не замечу и она уйдет бродить по улицам или забудет, что я в школе, и позвонит в полицию, чтобы меня найти, – иногда такое случалось. При этом я была уверена, что мне удается надежно скрывать это от друзей. Многие из них по какой-то причине не рассказывали о своих семьях – ни о том, что дома говорили по-польски или по-венгерски, ни о пьянице-отце, ни о безработном родственнике, который временно живет у них в доме и спит на диване. По негласному правилу, мы встречались на углу улиц. Лишь спустя много лет одна из бывших одноклассниц призналась, что переживала за меня – ведь мою маму в районе прозвали Безумная Леди.
В те годы мама стала чаще рассказывать о своей юности. Задолго до моего рождения она работала репортером – что для женщин тех лет было редкостью; по сути, она была одной из первопроходцев. Работу она любила и делала так хорошо, что вскоре вместо репортажей на социальные темы ей предложили вести воскресную колонку в одной важной газете Толидо. Выйдя замуж за моего отца, она не оставила профессию, а продолжила ею заниматься и после рождения сестры, пока той не исполнилось шесть лет. Она, как могла, поддерживала мужа со всеми его прожектами и долгами; пережила выкидыш и рождение мертвого ребенка, потом влюбилась в сослуживца – быть может, за него ей и следовало бы выйти замуж. Все это постепенно копилось, образуя снежный ком из чувства вины и самоосуждения, и в конце концов привело к нервному расстройству. Два года она провела в лечебнице, откуда вышла с еще более сильным чувством вины за то, что оставила мою сестру на попечении отца. И еще она пристрастилась к темному жидкому успокоительному под названием хлоралгидрат. Без него ее по нескольку дней мучали бессонница и галлюцинации. С ним же речь ее была замедленной, а внимание притуплялось. После лечебницы мать бросила работу, отдалилась от друзей и от всего, что любила, и уехала вместе с отцом в глухую мичиганскую деревушку, где он решил воплотить в жизнь свою мечту – открыть летний курорт.
Такой я ее узнала: доброй и любящей, обладавшей искрометным юмором и талантом ко всему – от математики до поэзии, – но начисто лишенной уверенности в себе
