папиным братом и что, будучи одной крови, ты должен быть хорошим, добрым и верным; и поэтому я решила прийти к тебе.
Его рука задрожала на ее голове, но он на мгновение замолчал, а затем тихо сказал:
– Почему ты не написала?
На лице девушки появилась улыбка.
– Потому что они не разрешали нам писать, кроме как под их диктовку.
Он вздрогнул, и огненный свет вспыхнул в нежных, мечтательных глазах.
– Ни одному письму не разрешалось покидать школу, если их не читали директора. Мы никогда не гуляли одни, иначе я бы отправила письмо, неизвестное им. Нет, я не могла написать, иначе я бы сделала это и … и … попалась.
–Ты бы не ждала долго, дитя мое, – пробормотал он.
Она запрокинула голову и поцеловала его руку. Это был странный жест, скорее иностранный, чем английский, полный импульсивной грации страстного юга, на котором она родилась и выросла; он странно тронул старика, и он еще ближе притянул ее к себе, прошептав:
– Продолжай! Продолжай!
– Ну, я решила сбежать, – продолжила она. – Это было ужасно, потому что, если бы меня поймали и вернули, они бы…
– Стой, стой! – ворвался он со страстным ужасом. – Почему я не знал об этом? Как получилось, что Гарольд отправил тебя туда? Великие Небеса! Юная нежная девушка! Могут ли Небеса допустить это?
– Небеса допускают странные вещи, дядя, – серьезно сказала девушка. – Папа не знал, так же как и ты не знал. Это была английская школа, и снаружи все было честно и приятно – снаружи! Ну, в ту ночь, сразу после того, как я получила деньги, которые мне присылали каждый квартал, я подкупила одного из слуг, чтобы он оставил дверь открытой, и убежала. Я знала дорогу к побережью и знала, в какой день и в какое время отплывает лодка. Я села на нее и добралась до Лондона. Денег как раз хватило, чтобы оплатить проезд сюда, и я … я … вот и все, дядя.
– Все? – пробормотал он. – Юное, нежное дитя!
– И ты не сердишься? – спросила она, глядя ему в лицо. – Ты не отошлешь меня обратно?
– Злюсь! Отправлю тебя обратно! Дитя мое, как ты думаешь, если бы я знал, если бы я мог вообразить, что с тобой плохо обращаются, что ты несчастлива, что я позволил бы тебе остаться на день, на час дольше, чем мог бы помочь? В твоих письмах всегда говорилось о твоем довольстве и счастье.
Она улыбнулась.
– Помни, они были написаны с кем-то, кто смотрел через мое плечо.
Что-то похожее на проклятие, несомненно, первое, что он произнес за много долгих лет, сорвалось с нежных губ.
– Я не мог этого знать … Я не мог этого знать, Стелла! Твой отец решил, что так будет лучше, у меня его последнее письмо. Дитя мое, не плачь…
Она подняла лицо.
– Я не плачу; я никогда не плачу, когда думаю о папе, дядя, почему я должна? Я слишком сильно любила его, чтобы желать ему возвращения с Небес.
Старик посмотрел на нее сверху вниз с оттенком благоговения в глазах.
– Да,
