вался снег. Она отодвинулась немного, в страхе прижимая руки ко рту, словно ей страшно было даже говорить, и произнесла, глядя мне в лицо расширенными испуганными глазами:
– Ты… ты… О-ог-ни-ик… ты… ты убил… убил её… Вера-лг-гу… – задыхаясь, и икая от ужаса и плача, проговорила она, таких больших зрачков я не видел у неё никогда.
– Яй… то была не Вералга, – сказал я как можно тише и мягче, снова пытаясь притянуть её к себе.
Она смотрела на меня, ещё не зная, верить мне или нет. Она бросилась защитить меня, но теперь, вновь похищенная мной у всех, она испуганно смотрела на меня, словно не уверенная в том, что я это я.
– Летим отсюда, околеем, – прошептал я, протянув руку к её голове.
Но она отступила и перехватила её своей, уже холодной на этом морозе и ветру, сырой, от тающего на её горячей коже снега.
– Как же ты… как ты околеешь, если?.. ну… если ты…
Я вздохнул, выпуская такое же облако пара, как и она, своим дыханием, впрочем, его тут же снёс ветер, и взял её ладонь, раскрыв рубашку, прижал к своей груди, где билось сердце такое же, как у неё, как у всех людей. Как ужасно, что она увидела то же, что все, увидела меня таким…
– Как… как все люди. Такой же, как был. Только не умру, потому что теперь у меня отняли даже это… Но буду лежать, застывший, недвижимый и глазами лупать, – засмеялся я, стараясь хоть немного ободрить её, хотя меня, как и её, до сих пор била нервная дрожь.
– Ну… и я, должно быть? – улыбнулась она, хотя получилось не очень.
– А куда тебе от меня теперь? – я поцеловал её ладонь. – Мы оба прокляты Печатью Бессмертия. И я изгнан, к тому же.
Она покачала головой, глядя на меня:
– Нет, Огнь, мы изгнаны оба, – тихо сказала она, щурясь от ветра, развернувшегося, похоже, чтобы посмотреть ей в лицо.
Вот это самое дорогое, что она могла сказать теперь. Но я должен бы возразить, она должна знать, что я не хочу насильно отбирать у неё весь мир.
– Ты всегда можешь вернуться и быть среди них, – сказал я, внутренне содрогаясь от этой мысли.
Но Аяя на это покачала головой:
– Вернуться… Как же можно вернуться, Арюша, если я так поступила с Эриком? Нельзя… только в изгнание. Хотя на остальных мне… плевать.
– Ты не виновата в том, что произошло. Виновен я.
– Нет, Ар, мы всё сделали вместе, – твёрдо сказала она, качнув головой, и вытирая остатки слёз и снежинки, что стали прилипать к мокрым щекам. – А что до остальных предвечных, кто так гнал тебя, кто гнал нас обоих… Они ещё позовут тебя, вот увидишь. Сами придут и поклонятся.
Я лишь улыбнулся, не слишком рассчитывая на это. Но мне было безразлично всё, что было за пределами её объятий. Так что примут назад, отвергли навечно… это теперь было неважно.
– Подумаем обо всём после, Яй? Пурга начинается… – сказал я и взял её за руку. – Надо схорониться где-то, согреться.
Снег трепал наши одежды, забивался нам в волосы, надо найти укрытие, жара страшной схватки, оставшейся позади, уже не доставало, чтобы согреть нас.
– Летим на нашу поляну? – сказал я.
– Где земляника?.. – Аяя попыталась улыбнуться.
– Да, теперь поспела точно. Летим, скроемся там от пурги и мороза. Тебе нельзя на морозе, заболеешь, а я не Эрик, исцелять и спасать не могу…
В перемешивающем небо и землю белом море снежинок и белых полей, было сложно отыскать то место, где под настилом сохранялась поляна с ландышами и земляникой. И мы, ослепшие от летевшего хлопьями снега, совсем застыли на ветру, пока я, наконец, увидел приметные деревья, ерник теперь совсем уже засыпало снегом.
– Здесь! – крикнул я и потянул её за руку, кажется, примерзшую уже к моей. Только там, в наших сомкнутых ладонях, между ними, и сохранялось ещё тепло. Летел я, как и всегда прежде, без помощи новых крыльев, я не хотел ими пользоваться, не хотел, чтобы их видела Аяя, не хотел и сам чувствовать их непревзойдённую силу. Не хотел позволить этой силе овладеть мной снова.
…Да, сожженный и выброшенный в прах, из последних сил я вскричал, когда Повелительница, от которой я вырвался только что, с наслаждением поизносила, что она сделает теперь со мной:
– Ты поползёшь к ней таким: у тебя нет ни ног, ни рук, ни глаз, чтобы любоваться ею, ни голоса, чтобы произнести её имя или, хотя бы позвать её. Ты теперь подобен червю, ты бессилен, ты слеп. Но ум твой светел, и ты будешь осознавать весь ужас того, что с тобой… А потому, хотя ты и не служишь мне больше, ты не мой раб, но ты весь в моей власти!
– Нет! – вскричал я, превозмогая великое море боли, которое топило меня…
Но Она не остановилась
