непроверенных слухов – никаких…
Полковник смотрит на меня с таким выражением, как будто хочет сказать:
– Ничего другого я и не ожидал от прапорщика… Проехали…
Батюшки, это что же такое?. Неистово гремя, показывается артиллерия. Протягивают одно, другое, третье… Полубатарея. Ну-ну…
За артиллерией, шлепая по грязи, тянутся две роты пехоты. Ну, теперь все в порядке: «отряд из трех родов оружия». Можно не беспокоиться за Голосеев.
Ночь черная, как могила… Не только уличных фонарей – ни одного освещенного окна. Ни одного огня в предместье. С совершенно глухого неба моросит мельчайший дождик.
Я патрулирую во главе взвода. Обхожу улицы, переулки, базар…
Домишки и дома стоят мрачными и глухими массивами. Еще чернее, чем все остальное, дыры выбитых окон и дверей. Под ногами на тротуарах трещит стекло. Иногда спотыкаешься о что-нибудь брошенное.
Там, в этих полуруинах, иногда чувствуется какое-то шевеление. Очевидно, дограбливают какие-то гиены. Наконец мне это надоело.
– Кто там, вылезай…
Затихло. Я повторил приказание. Никакого ответа. Я выстрелил из револьвера в разбитое окно.
– Не стреляйте – мы вылезем…
Из-под исковерканного висящего дверного жалюзи вылезло двое.
Это были солдаты – запасные.
– Ах так!.. Наши!.. Мы тут разоряемся, из сил выбиваемся, ночи не спим, грабителей ловим – а грабители вот кто! Наши же… Арестовать! Под суд пойдете…
Их окружают. Пошли дальше.
Слышны приближающиеся голоса, шаги, из-за угла вдруг появляется плохо различаемая гурьба людей.
– Кто вы?.. Что тут делаете?
В темноте не разберешь, что за люди. Те перепугались.
– Мы… Мы – ничего… Мы – вот…
Они суют мне что-то в руки, что оказывается национальными флагами.
– Чего же вы ночью с флагами шляетесь?.. Марш домой!
Отбирают флаги и гонят их. Убегают…
– На одном углу спотыкаемся о какую-то мягкую и рассыпающуюся горку.
– Чай, ваше благородие.
Да, это чай. Симпатичные и душистые кубики в золотом украшенных обертках. И я чувствую, что делается в крестьянских бережливых сердцах моих солдат.
Чай… Драгоценное солдатское зелье, их роскошь, вот так валяется в грязи, пропадает…
Они не выдерживают:
– Ваше благородие, дозвольте взять… По штучке… Пропадет зря…
В моей душе борьба. Чувствую, что солдатам этого никак не понять, если я откажу. Они честно работали со мною весь день. Старались, как могли, спасая «жидовское добро». Но ведь этот чай – уже ничей. Он все равно пропадет. Как же его не спасти? Принципиально. Но ведь донкихотство непонятно им.
И я уступаю.
Кто скажет «а», тот скажет «б»…
Унтер-офицер подходит ко мне.
– Ваше благородие…
– Ну?..
– Ребята
