меня покидают. Надо как-то добраться до дома. Только бы дождаться темноты. Эти разбойники, что меня подстрелили, к ночи вряд ли сюда вернутся…
Корабль наш дошел до Квебека благополучно. Правда, попали мы по дороге в сильный шторм, думали, что пойдем ко дну, только Господь смилостивился, и море успокоилось. Как оказалось, в Квебеке жили французы – такие же, как те, от которых я сбежал в Копенгагене. Только здесь они были попроще, да и нос перед нами не задирали. А вот англичане…
Из-за них-то я и остался в здешних краях. Разгрузили мы корабль и стали ждать, когда наш капитан сторгуется с местными купцами и наберет товару на обратную дорогу. А мы с Пекко и Микко отправились в местный кабачок, чтобы выпить стаканчик-другой рома. Эх, зря мы туда пошли…
Сидели мы втроем за столом, пили, разговаривали. Тут к нам и прицепился пьяный английский моряк. Морда у него была красная, видно, он уже давно бражничал. Чем-то ему Пекко не понравился. Сначала он бранился дурно – я уже начал понимать немного по-французски и по-английски – а потом взял, да и ударил Пекко по лицу.
Ну, тут и началась драка. Англичане полезли на помощь к своему, а за нас заступились французы – они страсть как англичан не любили. Этот краснорожий выхватил нож и на меня кинулся. А я взял да приложил его оловянной кружкой по голове. Да, видно, перестарался. Силушки у меня было много, да злой я был на этого драчуна. Словом, англичанин тот с ног свалился, да и сразу помер.
Тут стражники местные прибежали, но французы, которые с англичанами дрались, не выдали меня, а, наоборот, помогли из города бежать. А один охотник за бобрами, Жаком его звали, с собой взял, сказав, что пока все это дело не забудется, мне лучше бы в лесу пожить, от людей подальше. Потом можно будет вернуться в Квебек и наняться на корабль, идущий в Европу. Оттуда же и до России рукой подать…
Добрались мы с Жаком до хутора, на котором жили дикие люди, индейцами называемые. Это я потом узнал, что они разные бывают и друг друга часто не понимают. А так, поначалу, мне они показались одинаковыми, все на одно лицо. И бабы у них – те, к кому я попал, их называли «иаконкве» – тоже на наших не похожи. Но среди них были молодухи ничего, на лицо пригожие.
Узнал я и как племя именуется, в которое меня Жак привел. Французы называли их «макуасами», сами они себя – «каниэнкехака», а если по-русски – «людьми кремня»[30]. Мужики у них были хорошими охотниками, но смотреть на них было страшно – головы выбриты, словно у каторжан, лишь клок волос торчит. А как на войну идти, так еще и размалевывали себя красками страхолюдно. Воевать же они любили, нападали друг на друга, по поводу и без повода, чаще всего на таких же, как они, индейцев. Бились жестоко, а если в плен кого и брали, то мучили немилосердно.
Но меня они встретили хорошо. А когда узнали, что я в кузнечном деле разумею, да и плотницкое знаю, так вообще зауважали. Даже жену мне нашли, правда, не девку, а бабу вдовую, с двумя детишками – парнем и девкой. Мужа ее медведь задрал на охоте, так и жила она одна, без мужика, бедствовала. Сама она еще не
По-русски это племя обычно именуется «мохоки», реже «могавки».
