к кранику. – Что, плохо?
– Наоборот. Так хорошо, что майора тебе можно было и раньше присвоить.
– Большим начальникам хорошо шутить, – сказал Бурлак, обращаясь к Полудолину, – им что…
Санин отставил чашку и засмеялся.
– Большой начальник? А ты их видел, больших-то? Какая у меня машина – знаешь? А больших начальников делает большая машина. Представляешь – черная громадная бандура. Открывается дверца – как ворота. Садишься, кладешь щеки на плечи. И повезли тебя. По асфальту. Может, забыл, как мы с тобой на Чарикаре в арыке ползали? Или такого не было? Ценю деликатность. Тактичному майору жить легче. А я забыть не могу. При генеральском-то достоинстве носом в тину…
– Не было ничего такого, товарищ генерал, – успокаивающе сказал Бурлак. – Замполит человек новый, невесть что подумать может. Плохо это.
– Я уверен, он человек думающий. Вот ты ему и подкинь материал для размышления. Пусть осмыслит привратности бытия.
– А почему я подкидывать должен? – спросил Бурлак с сомнением.
– Слыхал, что ты реалистично тот случай изображаешь.
– Треплются, – сказал комбат решительно. – Один раз как-то по свежим следам рассказал. Давно было.
– И теперь расскажи. Пусть не стареет история в памяти. Чего стесняться? Был ведь факт, как его отрицать? Все равно ведь когда-нибудь просветишь замполита. Не может быть, что умолчишь. А так при мне хоть выражения выбирать будешь. Короче, рассказывай.
– Я ведь тогда и про песню, – сказал Бурлак, бросая какой-то неизвестный Полудолину козырь.
– Все как есть, – подтвердил генерал. – Только сперва подними руку. И как там это: «Клянусь говорить правду, одну только правду…»
– Было это на чарикарской «зеленке», – сказал Бурлак, обращаясь к Полудолину. – И сложилась обстановка, что с меня генерал Санин стал снимать стружку. Не грубо, а мастерски. Тоненько. Можно сказать, этак бархатно. Для шлифовки натуры. Стояли мы под раскидистым ореховым деревом. Вдруг как жахнет! Метрах в пятнадцати…
– Будет тебе пугать, – перебил генерал ворчливо. – Я себя убедил, что метрах в восемнадцати было. Теперь ты уже ближе кладешь.
– Виноват, – сказал Бурлак. – Жахнуло, как товарищ генерал говорит, метрах в восемнадцати. Сверху на меня листья ворохом посыпались. Но стою. Меня ведь строгают. С места сойти не имею права. Вдруг гляжу, генерала нет. Не успел сообразить, где он, слышу, вторая мина подвывает. Я как был, так с ходу и нырнул вниз головой. В арык. Сверху – жах! Поднимаю голову: товарищ генерал позицию рядом держит. Вид, я скажу…
– Ты не стесняйся, не стесняйся!
– Нет, товарищ генерал, я про себя. Это не так опасно. А ваш портрет, боюсь, испорчу. Короче, я был хорош. Арык неглубокий. Воды в нем воробью по колено, а грязи – лошади по пузо. Вот и влип в эту жижу по горло. Ползаю, а поверху мины лупят. Был бы один, а то рядом начальство. Можно сказать, товарищ генерал меня отшлифовал
