Россией. Я запомнил начальные слова: „История в некотором смысле есть священная книга народов; главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение и пример будущего“.
И чем глубже изучал я российскую историю, зачитываясь Соловьевым, Костомаровым, Ключевским и Забелиным, чем шире знакомился с архивными материалами, тем сильней охватывало меня вольнодумство. Разница между выводами и заключениями великих историков и тем, что написано в институтских учебниках, – огромнейшая! Я нередко спорил с однокурсниками и даже преподавателями, пытаясь установить истину. Наряду с лирикой, сочинил эпическую поэму „Благоверный Владимир“. И вдруг на четвертом курсе меня пригласил к себе секретарь институтского бюро комсомола. Строголицый парень, с профилем Ленина на лацкане пиджака, потребовал „не пороть чушь насчет величия Руси, а проявить себя в делах комсомольской организации“. По наивности, я отнесся к предостережению легкомысленно. Затем главу из поэмы отказались опубликовать в институтской многотиражке. Безо всякой причины преподаватели стали ко мне относиться придирчиво. А я доказывал правоту, основанную на дополнительных сведениях, и на коллоквиуме похвалил адмирала Колчака за географические открытия.
Тот солнечный октябрьский день запомнил навсегда. Меня потребовал к себе декан. И едва затворил я тяжелую дверь его кабинета, как ощутил зловещую тишину. Владлен Иванович, читавший у нас лекции, был хмур, задушенно крутил шеей, хотя узел галстука можно было бы ослабить. На мое приветствие ни он, утиравший пот с покрасневшей лысины, ни мужчина атлетического сложения, в сером костюме, не отозвались. „Бакланов? – неприязненно уточнил незнакомец, суживая леденистые глаза. – Студент четвертого курса исторического факультета?“ – „Да“. – „Что такое великодержавный шовинизм вам, надеюсь, известно? Тем более что вы – комсомолец“. – „Пока еще студент и комсомолец…“ – подыграл Владлен Иванович. – „Разумеется, знаю, – ответил я уверенно. – Ленин указывал на…“ – „Молчать! – с исказившимся лицом кэгэбист сунул мне в лицо свое удостоверение. – Белогвардейских палачей полюбил? Кто дал задание вести антисоветскую пропаганду? Кому продался?“ От страха я остолбенел. А „серый человек“ молотил обвинения, выведывал, кто разделяет мои взгляды националиста. В голосе его ощущалась такая сокрушительная энергия, что мурашки бегали по спине. Я на самом деле поверил, что совершил преступление…
Как померкло в глазах – не уследил. Очнулся в приемной, когда фельдшер держал у лица ватку с нашатырем. Не было бы счастья, да помог обморок! Хотели, вероятно, за вольнодумство отчислить из института в назидание другим, но выяснили, что враг из меня неопасный, хилый, и ограничились проработкой.
Стихотворение в окончательном варианте получилось таким:
Если глажу пряди твои рыжие
И к плечу прильнешь ты невзначай, –
Золотое
