возил ее к морю, они выпивали дешевое винцо, и там он ее трахал. Жаловался, что теперь как-то и переезжать грустно… Привык…
Мы ставили машину в мертвом переулке, я просил его подождать, он пытался за мной увязаться, даже следил, но мне легко удавалось уйти. На обратном пути я покупал себе бутылку пива, старался облиться побольше, чтобы забить запах гашиша, но он все равно чуял.
– Дунул, что ли? – спрашивал он. – Дунул, да?
Отломив скромный кусочек, Хануман отдавал остальное Джахану. Забирал чеки на бензин у Михаила, записывал в блокнот литры и кроны, напоминал:
– Мишель, ты все еще нам должен. Ты поставил машину на продажу?..
Михаил ничего не отвечал, ворчал, хлопал дверью, громыхал ботинками; Хануман ухмылялся.
– Я ему не дам ускользнуть. Будь уверен! Я его использую по полной, каждую крону вытяну… и из афганцев тоже, – говорил он, а потом спрашивал: – А почему от тебя так пивом воняет?
Я объяснял…
– А через парфюмерный в Kvickly[12] не догадался пройтись? Надо было купить пиво?
– Я не могу себе купить пиво?
– Можешь, – говорил он. – Но не надо им обливаться и вонять! Купи себе пиво и пройдись через парфюмерный! Не будь дураком, Юдж! Нет, ну ты посмотри на него, посмотри на этого клоуна! – говорил он, глядя сквозь жалюзи на то, как Потапов намывает «кадет». – Он даже машину моет не просто так… а как бы по приятной необходимости.
Я подошел к окошку. Потапов мыл машину, в его движениях чувствовалось торжество.
Все в лагере стали смотреть на Михаила с придавленной завистью, с черствой злобой; каждый день у нашего окна разыгрывались одни и те же идиотские диалоги…
– Moving, my friend? – спрашивали его албанцы.
– No moving! House! House!
– House? Deport? – спрашивали те.
Потапов заводился:
– No! Fuck deport! Living in house! – И добавлял сакраментальное для беженцев: – Just like a normal human being.
Курды изумленно спрашивали:
– Positive, my friend?
– Not yet![13] – отвечал Михаил.
В край озадаченные албанцы и курды чесали бороды, пытаясь постичь, что бы это могло значить. Он с важностью говорил, что писал письма в Директорат.
– Какие письма? – изумлялись они.
Михаил отмахивался, говорил, что ему некогда – масса дел, масса дел, – вскакивал и деловито направлялся к себе паковать вещи: вещи, так много вещей!
Аршак пытался вызнать детали – ему тоже срочно захотелось переехать в дом. Он даже посерел, когда узнал, что Потапову так подвезло. Он потерял от зависти покой и больше не мог прохаживаться туда-сюда по коридорам билдингов в своих ворованных спортивных костюмах, его это больше не удовлетворяло. Он перестал выходить во двор в дорогих ботинках, закидывать ногу на забор на уровне плеча, любуясь в такой противоестественной позе тем, как на солнце поблескивает
Сеть датских супермаркетов с богатым выбором товаров.
– Переезжаешь, мой друг?
– Не переезд! Дом! Дом!
– Дом? Депорт?
– Нет! К черту депорт! Проживание в доме! Как всякий нормальный человек.
– Позитив, мой друг?
– Пока нет!
