замешен, в чистой печи выпечен. Не побрезгуй.
На сей раз не только зашипело, но и треснуло. Надо думать, лопнул перегретый камень, а к духу березовому прибавился мятный.
– Не побрезгуй, – повторил Алёша, вглядываясь в только что пустой полок, на котором теперь шевелилось нечто мохнатое и темное. Ровно пес влез, только какой пес в закрытой бане? – Здрав будь, хозяин. – Охотник, все так же протягивая хлеб, шагнул вперед. – Добра тебе да тепла.
– И тебе, богатырь, того же. – Мохнатая рука с острыми нечеловеческими когтями ловко ухватила подношение. – Уважил. Вот поем сейчас – и мойся, сколько душеньке твоей угодно. И сам не трону, и от лихих гостей постерегу. Да и парку поддам.
– Благодарствую, – поклонился китежанин, украдкой разглядывая покрытого шерстью старичка, узкоплечего и длиннобородого. – А дозволь наперед тебя спросить.
– Спрашивай. – Банник милостиво кивнул украшенной двумя небольшими рожками головой. – Люблю вежество, и хлеб добрый люблю.
– Про гостей твоих узнать хочу. Не говорили лесные жители про чудище, что объявилось по весне в ваших краях? Не лешак и не переворотень, но голова рогатая, а сам мохнатый да белый. Ходит как человек, только роста богатырского, выше меня.
– Нет. – Хозяин бани решительно махнул головой, так решительно, что один из запутавшихся в бороде березовых листков отлетел и пристал к руке гостя. – О чудище не говорили.
– А о чем, – вцепился в невольный намек Охотник, – о чем говорили?
– Дурное место больше не пусто, – словно выдавил из себя хроможитель[7], и его широко расставленные глаза тревожно блеснули в темноте. – Боровлад, леший Старошумский, говорит, вовсе смрадно стало. Оно и раньше скверно было, бе́резь-то худова так просто в рост не идет, но хоть дышать получалось.
– А теперь нет?
Старошумье, значит… Большой лес, тянется на восток аж до самого Шумгорода, а на западе упирается в Топырь-реку. Там и до зимы проплутать можно.
– Теперь трудно. – Банник покончил с краюхой и принялся аккуратно собирать немногочисленные крошки. Ладони у него были несоразмерно большие, ровно дитя взрослые рукавицы надело. – За две сотни шагов до стен все лесожители млеют.
– А что за стены-то?
Оказалось, старое городище. Такое старое, что жили в нем, похоже, еще в Смутные времена. Сам банник дальше своей бани не хаживал, но его лесной приятель немало наговорил об одинокой, чудом уцелевшей башне, огромных, намертво сросшихся друг с другом глыбах и глубоких норах. И об удальцах, что прежде нет-нет да и совались в развалины. Одни выбирались, другие исчезали навсегда, лешему до них особого дела не было, разве что любопытство играло, но теперь люди о дурном месте позабыли. Выросла там березь, отравила округу душной волшбой, прохожие от городища стали шарахаться, а с чего – сами не ведали. Развалины же так и стояли, окруженные подступившей почти вплотную чащей, однако в этом году
Хроможители (другое название – хороможители, доможилы) – общее название домашних духов.
