идем, Мэдди, посмотрим наряды. У меня всего полчаса, но ты дальше и сама справишься. Мне нет смысла стоять у тебя над душой. Моя помощница, Миа, свяжется с тобой попозже сегодня по поводу списка задач, которые я взяла смелость составить для тебя с людьми из музея. В том числе и историка – думаю, тебе будет приятно с ним познакомиться и поболтать. Ты, конечно, можешь спокойно говорить со всеми, кто тебе приглянется, но, думаю, этих для начала вполне хватит. А я с радостью передам тебе рычаги управления.
– Хорошо. С нетерпением жду, когда смогу с ними поговорить.
Я встретилась взглядом с Колином и поняла, что он сдерживается, чтобы не ухмыльнуться. Мы оба прекрасно знали страсть Арабеллы к группировке и расстановке по позициям друзей и остальных людей в границах своей сферы влияния, свойственную скорее профессиональному шахматисту.
Попрощавшись, Колин ушел, а Арабелла повела меня по длинному коридору с дверями, ведущими в спальни. Моя комната была в самом конце, возле комнаты Прешес, за всеми фотографиями на стене. Арабелла завела меня в первую из дверей по правой стороне. Как и все остальные двери в спальни, эта имела окно с витражным стеклом над ним, позволяющее свету из большого окна в дальней стене комнаты проникать в коридор, даже когда дверь закрыта. В небольшом скудно обставленном помещении находилась лишь железная двуспальная кровать, большой шкаф в стиле двадцатых годов и туалетный столик с табуреткой и закрепленным на нем трехстворчатым зеркалом, который смотрелся так, словно попал сюда из той же эпохи. За стеклом расцвели дымчатые тени, похожие на пигментные пятна на руках старика, искажая мое отражение.
– Ух ты!
Почти всю комнату занимали металлические стойки, почти не оставлявшие места для маневрирования между ними и мебелью. Это был гардероб мечты девочки: длинные платья со сверкающими камнями; целая вешалка, отданная под шубы – старомодные, из черно-белых кинофильмов, которые я смотрела с тетей Люсиндой, когда она разрешала мне не ложиться допоздна. На другой стойке висели платья из атласного шифона разных оттенков. Сшитые словно для Джинджер Роджерс, они, казалось, умоляли, чтобы их закрутили в танце.
– Ух ты, – повторила я.
– В те времена, до и после войны, когда тетя Прешес была моделью, тут, в Лондоне, а затем и в Париже, моделям разрешали оставлять себе некоторые наряды, которые они демонстрировали, или покупать их с большой скидкой. Это ее коллекция. Эти образцы очень ценные, но они задыхались среди нафталиновых шариков в кладовой, пока тетя Пенелопа – мама Колина очень сильно поддерживала Музей дизайна – не позвонила мне с идеей организации выставки. Я решила, что это восхитительно, и тут же подумала о тебе – не из личных интересов, а потому, что ты пишешь просто невероятно. Я знала, что ты сделаешь все по высшему классу.
Арабелла вошла за мной в комнату.
– Все эти платья и прекрасные ткани… – продолжила она. – Я иногда жалею, что мы так не одеваемся, но представить боюсь, сколько бы я отдавала за химчистку.
– И нет детей, которым это все можно оставить.
– Увы, нет, – проговорила Арабелла, покачав головой. –
