переполняло ее, потому что… просто потому, что он живой!
Излучая оптимизм, Ерохина доверительно наклонилась к подруге:
– Мой-то, Ань, прикинь, у меня сегодня фотки «голые» попросил! – под удивленным взглядом собеседницы она прыснула. – Представляешь, сколько энергии у вернувшегося с того света человека? Он мне по вечерам такие сообщения строчит, что телефон краснеет! Я в первый раз в жизни пароль поставила, чтобы дети случайно не наткнулись.
Она прошлась по кабинету и заглянула за ширму.
– Можно я тут у тебя слегка пошалю? А то у меня медсестра сидит.
Не дожидаясь разрешения, Ерохина юркнула в укромное место и, расстегнув халат на груди, стала экспериментировать с ракурсом.
– А твой тебе что-нибудь пишет по ночам?
– Пишет, – тихо откликнулась Аня, не вдаваясь в подробности.
В первые недели отсутствия Олег действительно писал ей нежные глупости, потом заболел, и из их общения совсем ушла радость. Остались усталость, сложно сдерживаемое раздражение и отчаяние от никак не заканчивающейся разлуки.
– Лушина, вот ты как была дурой деревенской – так и осталась! – Люсьена оттолкнула кузину от окна сестринской, выходившего в больничный коридор, и закрыла жалюзи. – Уж почти год, как из твоей Ольховки тебя вытащили, а деревня из тебя все прет и прет! Чё ж ты на людей-то «в открытую» пялишься?
Даша обиделась:
– Это, между прочим, и твоя Ольховка, хоть ты и уехала из нее на два года раньше!
– Так ты ж еще и вернуться после медучилища туда умудрилась! – Лушина-старшая фыркнула и поправила кричаще-рыжую шевелюру, которая настырно выпирала из-под медицинской шапочки. – Ну как же? Сёмик твой там остался ненаглядный! И где сейчас твой Сёмик? Поматросил – и бросил! И ищи ветра в поле!
Она плюхнулась на табуретку и продолжила нарезать колбасу солидными ломтями. Потом положила один кусок на хлеб и выдала двоюродной сестре вместе с очередной порцией нотаций:
– Вот когда тебя жизнь чему-то здравому научит? Мама-учительница только говорить красиво и научила, а жизни – нет! А кто жизни научит? – Люсьена замерла в ожидании правильного ответа и, не дождавшись, ткнула себя в пышную грудь. – Я научу, детка, держись меня!
Светло-карие глаза Даши увлажнились:
– Я ж любила его, Люсь, понимаешь?
– Не Люсь, а Люсьена! – одернула Лушина младшую сестру. – Не зря ж мать моя, женщина, кучу романов заграничных перечитала, имя мне красивое выискивала! Люсьена я! Сколько можно говорить?
Она откусила огромный кусок от своего бутерброда и стала жевать, не прекращая рассуждать о высоких материях:
– А Семён твой – козел настоящий. Только и достоинств что рост два метра, бицуха прокачанная, да дядька на таможне, который помогал шмотки из Китая таскать! А сейчас
