надежд и не воплотившихся желаний, каждый день, независимо от времени года, облачающуюся в советское пальто, словно отрекшийся от всего мирского монах в схиму. Ему стало жаль человека, прожившего жизнь и способного подчеркнуть свою значимость только молчаливым, как бы случайным и едва заметным хамством. Мысли Максима рвались наружу, пытались трансформироваться в слова – но ведь на ней был берет. Право ношения головных уборов в помещении было особым правом, как право на ношение оружия для жителя Техаса. Этот (как и любой другой) берет был сродни высшей государственной награде, он обозначал особый статус его владелицы и являл собой квинтэссенцию российской свободы в провинции. Право (свобода) не снимать головной убор на столько свято что ни один гражданин, ни один чиновник, ни одна проститутка, даже главный врач «ГБУЗ АО Вольницкая городская больница» никогда не посмеют на него посягнуть.
Злясь на старушку, и одновременно с этим жалея ее, Максим разозлился на самого себя, обострив внутренние противоречия, натравив свою внутреннюю оппозицию на официальную власть, подняв свою душевную челядь против бездушного царя в голове. Царь в голове у Максима безусловно был, его логика всегда была железной и безошибочной, но за пределами царства она почему-то очень часто не работала, там логика оказывалась совсем иной, однако, опираясь на железную логику, власть «царя в голове» была достаточно крепкой. Но в последнее время старик начал сдавать из-за частых неудач во «внешней политике», он даже становился ближе к народу и не раз за последнее время напивался как последний босяк. Напивался конечно именно Максим, но вместе с ним пьянел и весть внутренний мир, это не помогало, «царь в голове» и народ трезвели, и с похмелья противоречия только обострялись.
В общем Максим должен был быть благодарен старушке в берете, она помогла войти ему в нужное состояние, именно в то состояние в котором надо идти на прием к психиатру. Оценивая ситуацию в своем внутреннем мире, Максим уже отдал верхнюю одежду в гардероб и успел дойти до нужного кабинета под номером двадцать шесть. Как ни странно, возле кабинета совершенно не оказалось очереди, на обшарпанной лавке- напротив кабинета сидел только какой-то долговязый субъект с покатым морщинистым лбом и засаленными всклокоченными волосами. Он о чем-то очень эмоционально, но в пол голоса, как и положено воспитанному человеку, разговаривал с самим собою.
– Да ну на…! Ну куда это годится? Я тебе говорю. Мне совершенно никто не поверит, да я никому и не рассказываю. Я никому ни слова, – сказал субъект сам себе и добавил, приложив палец к губам, когда увидел Максима, – Т-с-с-!.
Максиму, как человеку не менее вежливому, не захотелось перебивать другого человека, он молча присел на лавку рядом с субъектом и безо всякого интереса открыл свою медицинскую карту. А тот, уже забыв про Максима, совершенно не обращая на него внимания, продолжил свой монолог.
– Ну какая свадьба? Куда я тебя приведу. Где мы с тобой жить будем? У тебя один корабль больше моего
