Ее так выворачивало, что Папкин морщился.
– Аборт уже поздно, – оправдывалась она.
– Еще рано, – поправлял ее Папкин.
К ним обоим, как это ни странно, вернулось душевное равновесие.
– Осталась неделька, – Папкин пощелкивал пальцами.
Однажды он рассеянно листал записную книжку и наткнулся на телефон методиста.
– Что это за номер? – спросил он озабоченно, обращая вопрос в пустоту.
– Баба, небось, какая, – усмехнулась Мамкин.
…С платьем расстались ровно через три дня – как и хотели.
Пришли гости, про Толика никто не спросил. Выпили, накурили, заводили музыку.
В воскресенье Мамкин заметила, что Папкин ходит вокруг нее кругами.
– Чего ты вьешься?…
И в ту же секунду их швырнуло друг к другу, они даже не успели приготовить объятия. Папкин повалил Мамкин на кровать, думал поиграть, но чуждая сила не позволила ему разводить канитель. Не вышло и ритма; Папкин дернулся дважды и, холодея, почувствовал, как нечто густое, попирая законы природы, устремилось из Мамкин в него. Ему почудился отрывистый всхлип, но это, конечно, чмокнули запоздалые выделения.
Та же сила отбросила Папкина от Мамкин.
– Порядок, – прокомментировал Папкин, и сам не понял, к чему он это сказал.
Мамкин пошла подмываться, но тут же вернулась: все было чисто.
– Поздравляю со статусом кво, – сказала она и вздохнула.
– С чем?
– С чем слышал.
– Не знаю, о чем ты.
– А я и сама не знаю.
– Навеяло.
– Навеяло.
– Ну и черт с ним. Что за медведь тут валяется под ногами? Спрячь, пока не убились.
Папкин держался, как взрослый, но в глубине души знал, что ему только пять лет. Он стоит у калитки, глядит на дорогу и ждет гостей. Но кто-то подходит, берет его за руку и навсегда уводит прочь.
Земля каскадеров
Некто Бородавченко собрался уехать в далекую страну Z. Неизвестно, в чем провинилось перед ним это заморское государство. Но не уехал, потому что внезапно сделался душевнобольным. Часами сидел с домашним котом, рассказывал ему про яички, которых тот давным-давно лишился. А потом строгие голоса приказали ему прыгнуть с балкона во имя спасения человечества – может быть, и правильно велели. Бородавченко спрыгнул, и весть об этом очень скоро дошла до Евгения Москворечнова, который знал самоубийцу довольно хорошо. Покойник приходился Евгению дядей.
К тому времени буквально в один день закончилось лето, пришел сентябрь, и цветущий иван-чай, зажившийся на этом свете, уже не мог никого обмануть. Тоска и скука явились с сентябрем заодно, как будто пара перезрелых девиц привела под белы руки утомленного, занудного гармониста.
Местность, в которой годами скучал Евгений, была блеклой и неказистой:
