коммуникация с учителями, что он ничего им не рассказывает, не пытается просить помощи у взрослых в решении конфликтов, а предпочитает вместо этого использовать силу и устраивать драки.
– Иными словами, Алекс, по их мнению, виноват в том, что он, вместо того чтобы всякий раз жаловаться, решает конфликты сам? Так выходит?
– Получается, так.
Инга сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь взять себя в руки. Вытерла слезы и, опираясь о стену, поднялась на ноги.
– Он пытался, – чуть спокойнее заявила она и, прижав телефон плечом к уху, достала сигареты и закурила. – Он рассказывал, что говорил фрекен Хартман о нападках со стороны друзей Халеда, но эффект был нулевой. Школа не сделала ничего, чтобы защитить Алекса.
– Они, конечно, будут все отрицать, но мы обязательно укажем это в апелляции, – пообещал Стефан, но Инга, казалось, его не слышала и продолжала говорить:
– Он проявляет свою взрослость, Стефан, понимаешь? Взрослые ни у кого не просят помощи, взрослые решают конфликты сами – в его представлении. Он сделал то же самое.
– Только у опеки на этот счет другое мнение. Если мы скажем так, они решат, что мы оправдываем насилие с его стороны. Судя по формулировке в извещении и с учетом контекста событий, они уже так думают: что это мы привили ему так называемые неверные установки, то есть мы научили не жаловаться, а давать сдачи. Поэтому у нас его забрали – по мнению опеки, мы не в состоянии правильно воспитывать детей.
Инга замерла у окна, сделала глубокую затяжку и выдохнула струю дыма в открытую форточку. Вспомнился недавний разговор с Алексом. «Каждый человек должен уметь защищать себя». Этот нравственный императив помог ей в жизни, но привел к катастрофе жизнь сына, сломав ему детство и нанеся чудовищную душевную рану. Кого винить в этом теперь? Муниципальные власти, которые по крайней мере на словах уверены, что помогают ребенку, изымая его из семьи? Или ее саму, которая предпочла быть честной со своим сыном? Получается, что тогда, во время того разговора, ей надо было лицемерить, лгать и отрекаться от собственных слов? Но он непременно просек бы ложь. Алекс аутист, но не дурак, сразу бы понял: мама ему лжет. Он и так был не лучшего мнения о ней, уверенный, что она уехала, стыдясь его диагноза. А поймал бы на лжи, вообще перестал бы уважать.
Докуренный до фильтра окурок ожег пальцы. Чертыхнувшись, она вышвырнула его в форточку и закурила новую сигарету.
Как ни крути, а она выходила виноватой: или в том, что солгала (если бы солгала), или в том, что осталась честна и тем самым подставила сына, научив поступать правильно. Без вариантов. Может, опека права и она в самом деле плохая мать? Да хрен вам, это не опека будет решать. Только Алекс имеет право судить, хорошая она мать или нет. Только он, и никто больше!
– Инга, ты там? – раздалось из телефона.
Она прокашлялась, загасила недокуренную сигарету.
– Здесь я, Стефан, здесь, – проговорила она почти спокойно, – прости, что наорала, не ты виноват в том, что
