протянул к ней руку:
– Есения…
Загадочность из ее взгляда моментально испарилась, а глаза приобрели жесткое выражение.
– Вас там беленой не накормили? – отстраняясь от него, спросила она.
Леонид перевел дух и, признав свою несдержанность, встал и отрапортовал по-военному:
– Белены не ел, это солнечный удар. Осознал, каюсь, больше этого не повторится! – «…в ближайшие два часа», – добавил он про себя, а вслух предложил: – Пойдем, отнесем вещи в мои апартаменты и – на море!
Она с сомнением взглянула на него, но потом взяла свою сумку и пошла рядом.
Домик, в котором должен был жить Леонид, спрятался в глубине территории, утопая в зелени. Они поднялись на крыльцо и вошли в коридор, из которого отходило несколько дверей – в ванную, туалет и четыре жилые комнаты. Дверь Леонида оказалась третьей.
Пока он возился с ключом, дверь в соседнюю комнату распахнулась, и их взору предстал огромный мужчина лет пятидесяти пяти, в широченных семейных трусах до колен и с утюгом в руке.
Увидев их, он потешно ойкнул и захлопнул дверь. Через секунду он появился вновь, уже без утюга и в импровизированной тоге из покрывала.
– Я вижу, нашего полку прибыло! – прогрохотал он, протягивая Леониду руку. – Очень рад, меня зовут Кузьма Григо́рович, я из Харькова.
Рука Леонида, которую он самонадеянно не считал маленькой, утонула в ладони гиганта и захрустела от его пожатия.
– А вас как звать-величать, соседи? – продолжая сжимать то, что осталось от руки Леонида, любопытствовал Кузьма Григорович.
– Леонид Ярославович, – простонал тот, вырываясь. – А это… – тут Леонид замялся, но решил играть до конца, – моя племянница, Есения, можно просто Сенечка, мы ее так дома называем – по-семейному.
У Есении округлились глаза, она уже было потянулась за своей сумкой, но Кузьма Григорович впал в такой восторг, что, забыв о своем экстравагантном наряде а-ля древние греки, налетел на нее, заставив вжаться в стену:
– Это ж надо! Имя какое у тебя, дочка, – Енисея! Что-то широкое, природное, вольное, от могучей реки – все тебе в жизни должно быть под силу!
– Не Енисея, а Есения, – поправил его Леонид, а сам заторопился открывать дверь: нужно было срочно объясниться с Есенией, вон какие взгляды бросает! Не дай бог сейчас развернется и уйдет! Хорошо, что Кузьма Григорович весь коридор перегородил.
– Все равно, что-то природное, родное! – продолжал восторженно грохотать Кузьма Григорович, совсем их оглушив.
«Теперь у него ассоциации с сеном, наверное», – подумал Леонид и, не удержавшись, хмыкнул.
Замо́к поддался, Леонид толкнул дверь и втащил их вещи в комнату. В это время Кузьма Григорович вдруг замолчал и потянул носом – откуда-то пахло паленым.
– Ох ёжики-ужата! Утюг! – взмахнув руками, возопил он, покрывало упало, и он, путаясь в нем, ринулся к себе в комнату.
Леонид, схватив
