ростки капитализма, вернее – рыночная экономика и начальник управления местной промышленности наладил цех по индивидуальному изготовлению обуви.
Самуил Козакевич его звали. Еврей, конечно, а как же! Бог свел с ним Семена, и Римма стала администратором магазина, где эту обувь продавали. Продавали не всем – уважаемым людям. Потому что обувь эта делалась по образцу европейских моделей и резко отличалась от фабрики «Скороход».
На прилавке у Риммы стояли образцы – три модели изящных женских туфель и две модели мужских.
Уважаемые люди обращались к Козакевичу, он давал записку Римме, Римма тщательно снимала размер стопы уважаемого человека и через две недели выдавала заказ. А если кто заходил без записки, то ему объясняли, что портфель заказов забит на год вперед, так что заходите в бедующем году.
Импортной кожи у Козакевича было мало и на неуважаемых ее уже не хватало. Большинство «уважаемых», конечно, были евреями, но не потому что друзья Козакевича, а потому, как с удивлением узнала Римма, что в основном руководящие посты в больницах, заводах, институтах, занимали люди, плохо выговаривающие букву «Р».
С одной стороны, евреи в Советском Союзе были люди второго сорта, с другой – где ж их взять – талантливых, сильных руководителей?!
Римма обросла знакомствами, но они ей были, ни к чему. Знакомства нужны были Семе – или он не еврей?! Некоторые нужные знакомства превращались в дружбу, и не успела Римма оглянуться – в их жизни образовалась своя компания. Номенклатурного еврейства.
Римма в этой компании все больше молчала – стеснялась, да и разговоры были ей не очень понятны, зато Сема сидел за столом орлом!
Сыпал шутками, анекдотами, иногда вставлял еврейские словечки.
Вообщем, жизнь началась интересная, веселая. Римма была счастлива. Не сама по себе, а за Сему.
Всех иногда вспоминала Римма – и Залисов, и Шендеровичей, и Шнайдеров, где они сейчас?
Те, кто остался все-таки в стране, умерли. У каждого из них Римма была на похоронах.
Те, кто уехал со второй волной эмиграции тоже, наверное, уже умерли – ведь все были почти ровесники.
А когда умер Сема, из компании уже никого и не осталось. Или когда он умер, жизнь тоже умерла вместе с ним.
Здесь не то, что любовь, может, любви особой то и не было никогда, но вот жить без него она никогда не могла. Как он жил, так и она.
Если бы он был трактористом, то и она бы жила в деревне и спокойно чувствовала себя женой тракториста.
А впрочем, и этот период жизни Римма вспомнила как–то смутно. Может очень старая стала, может, слишком давно это было. А самое счастье, и это Римма, ярко, как будто это было вчера, вспоминала, когда родилась внучка.
Вот если оторвать этот листок из общей книги жизни, то это и есть та самая книга. Остальные листки, конечно, читать можно, но как–то уже и не обязательно.
Когда родилась внучка, к Римме пришла любовь. Ослепительная, неистовая. Отойдите все, никого больше не надо!
Первая
