Генрих Зборовски, – строго сказала я, – очень воспитанный молодой человек, и он, конечно, ведет себя самым достойным образом…
Уже заканчивая фразу, я поняла, что допускаю чудовищную двусмысленность.
– У! – поскучнела Яна, – Какая ты бука! Я понимаю, что у вас секретик. Но мне, своей лучшей подруге, ты могла бы рассказать откровенно…
Яночка надула губки и демонстративно удалилась. Я осталась стоять, потихоньку приходя в себя от ее напора. Поль, случайно оказавшийся свидетелем этой беседы, хмурил брови.
После занятий я распорядилась отвезти меня в больницу, чтобы навестить Генриха. Здание больницы уже не показалось мне таким безнадежно унылым как в первый мой приезд. Поднявшись по лестнице, я обратилась к дежурной сестричке:
– Я – паненка Светлана Кульчицкая, приехала навестить г-на Генриха Зборовски. Будьте добры, предупредите его.
Девушка в белом платке сестры милосердия резво упорхнула. Впрочем, она вернулась довольно быстро и доложила, что, к сожалению, г-н Генрих спит, но если паненка прикажет разбудить…
– Нет, нет. Передайте, что я беспокоюсь и желаю ему выздоровления. Впрочем, я напишу.
Я быстро нацарапала записку на листе из учебной тетради:
«Милый Генрих! Врач сообщает, что Ваше здоровье идет на поправку, и это очень меня радует. Я чрезвычайно тронута Вашим мужеством и верностью. Генрих, Вы – настоящий рыцарь, и Ваше нынешнее дворянское достоинство есть лишь признание Вашей высокой чести. Отдыхайте и поправляйтесь. Паненка Светлана.»
Я села в автомобиль в задумчивости. Почему я испытала чувство облегчения от того, что не сегодня я встречусь с Генрихом? Генрих – прекрасной души юноша. Он почтителен, и ни словом не обмолвится о своей любви, но его взгляд громче всяких слов, и его молчание так красноречиво. Он дрался на дуэли из-за меня… А я… я ничем не могу ему ответить. Лгать – ниже моего достоинства. И даже флиртовать, как Яночка, я не умею. А отказать, оттолкнуть – не хочу. Я ведь и сама не знаю, а вдруг моя истинная любовь такова и есть, просто я еще этого не поняла? Может быть, со временем пойму… И еще: и Яся, и Генрих дороги мне, и я не желаю причинить им ни боли, ни зла. Пусть я буду молчать, улыбаться и говорить вежливые фразы, надеясь на то, что пройдет время, и я разберусь в своих чувствах.
…Когда я вернулась домой, то лакей передал мне повеление отца немедленно подняться к нему. С порога и немедленно? В воздухе запахло грозой…
Чутье не подвело меня. Отец встретил меня хмуро:
– А, явилась! Ты соображаешь, что делаешь? – гаркнул он, – Что за морские офицеры у тебя в приятелях?
– Дорогой отец, – опешила я, – у меня нет знакомых морских офицеров.
Пан Севастьян нахмурился еще больше:
– Ложь не украшает, Светлана Кульчицкая. На столе – газета, прочитай и подумай.
На столе лежала утренняя газета, где была обведена карандашом статья
