переписать на тебя и квартиру и дачу, и столько лет пользовалась её деньгами, а теперь желаешь от неё избавиться? Ты что не знала, что, в конце концов, мать состарится и тебе придётся за ней ухаживать?» Сестра просто взвилась от этих моих слов, и в порыве гнева выкрикнула мне: «А ты деньги дома крала!» И я поняла, что она сказала это не потому, что хотела мне припомнить тот случай, а потому что больше сказать было нечего, чтобы унизить меня и побольнее задеть. Ведь я сказала ей правду. Я ушла и несколько лет не переступала порог родного дома. И думать забыла о том, что когда-то «крала» дома деньги, справедливо решив, что мне не хватало только того, чтобы ещё сестра упрекала меня в том, что было когда-то в детстве.
Когда сестра заболела раком, она сдала мать в психушку. Дочь сестры собиралась в отпуск за границу, и ухаживать за бабушкой было некому. Денег на сиделок они пожалели. Меня к матери не пустили, потому что она лежала в психушке на платной койке, но на общих основаниях. А в психушку, как известно, посетителей не пускают. Через три недели мать умерла. На мой вопрос – почему мать пришла в больницу на своих ногах, и не прожила до конца оплаченного срока пребывания, мне ответили много позже. Её просто там привязали, и кололи обездвиживающие препараты. Кому охота возиться с девяностолетней старухой. В последние дни она даже не могла открыть рот, когда её пытались накормить. И самое страшное, и сестра и её дочь об этом знали.
Сестра пережила нашу маму всего на полтора года. Перед смертью она разговаривала с матерью, как будто она рядом, плакала и просила у неё прощения за то, что отправила её в психушку на верную смерть. Она всё время повторяла: «Много ли надо старому человеку, а они тебя закололи, чтобы ты не вставала».
Двусторонняя распевка
Перед спектаклем актёры вокалисты обязаны распеваться. Они и распеваются. Но существует расширенная распевка, этакий вход в кураж, чтобы поймать настроение перед выходом на сцену. Однажды, я сидела в гримёрке, и ждала, пока мои подопечные актёры загримируются. Дело это долгое, всем скучно и дяденьки решили распеться. Они начали, по очереди, своими поставленными голосами орать – «Оля!» Получилось так, что актёры зовут меня. Я сижу рядом и просматриваю какой-то журнал, а они орут. Когда один из них, войдя в раж, рявкнул не своим голосом: «Шлыкова, мать твою!» (аж я подпрыгнула и покрутила пальцем у виска), по громкой связи раздался голос помрежа: «Оля Шлыкова, пройди в сто тринадцатую гримкомнату». Я ухмыльнулась: «Спасибо, я здесь», и продолжила читать. А актёры продолжают орать по очереди – «Оля!», ну распеваются, кураж ловят.
Вдруг приоткрывается дверь, и на уровне дверной ручки появляется голова помрежа Инессы: «Ребята, Ольги нигде…". Она замолкает, увидев меня. Эти две канальи ржут, а я не могу понять, почему голова Инессы так низко. Вдруг Инесса ойкает, убирает голову, закрывает дверь, и орёт на весь коридор: «Кто?» А чего – «Кто?» – непонятно.
Оказалось.
