А когда началось само… переливание, Григорий вышел из дома. Нет, ему не хотелось крови. И желания впиться в чью-нибудь глотку у него тоже не было. Но показалось, что так будет правильнее и надежнее. От греха подальше, от этого острого, с металлическими нотками кровяного духа.
Снаружи его ждали оба Горыныча. Костяная башка, видно, где-то шлялся. Лохматая докторская собачонка забилась в будку и не казала носа. Григорий пошарил по карманам, нашел папиросы, закурил.
– Вот такие дела, – сказал он одному из Горынычей. И тот, кажется, кивнул в ответ. – Как жить-то нам теперь?
Горыныч лег у его ног, положил голову на черные, как ночь, лапы, закрыл глаза.
– Как думаешь, если фон Клейст жив, то может и Танюшка тоже?
Горыныч открыл глаза, посмотрел очень внимательным, испытующим взглядом.
– Я обещал помочь тебе ее отыскать. Помню. – Григорий глубоко затянулся. – Я все для этого сделаю, если придется, костьми лягу. Дай мне только Митяя вытащить. Перед ним у меня тоже должок. Понимаешь?
Горыныч вздохнул и вдруг положил голову Григорию на колени. От Горыныча шел холод. Если бы Григорий был очень впечатлительным, то сказал бы – могильный холод, а так лишь поежился и поднял воротник. Второй Горыныч тоже улегся рядом, обвил длинным змеиным хвостом щиколотки Григория, тихо рыкнул. Григорий и его погладил по голове. Для полной пасторали не доставало лишь Костяной башки. Но этот всегда был сам по себе. Такой вот свободолюбивый.
– Вы только деду на глаза не кажитесь, – сказал Григорий шепотом. – Вообще никому не кажитесь. Издалека вы может за собак и сойдете, но только издалека.
Оба Горыныча синхронно вздохнули. Папиросу Григорий докуривал в молчании. А потом еще долго сидел на крыльце, не решаясь войти в дом, где, как он был уверен, все еще пахло кровью. Он уже думал, не заглянуть ли для начала в окошко, когда позади скрипнула дверь. Нет, сначала он услышал тихие шаги и по шагам этим безошибочно признал Власа, а потом уже скрипнула дверь.
– Есть закурить?
Влас с опаской покосился на Горынычей, тяжело опустился рядом, посмотрел вопросительно. Левую руку он держал согнутой в локте. И пахло от него… Ну, кровью и пахло.
– Что там? – спросил Григорий, протягивая Власу папиросу.
– Перелили. – Влас закурил, и ядреный табачный дух, перебил запах крови. – Уж не знаю, сколько Тимофей Иванович из меня выкачал, но чувствую я себя сейчас прескверно. Как он продержался, а?
– Не знаю. – Григорий пожал плечами. – Крепкий он у меня, крепкий и настырный.
– Ну, что настырный, это я заметил. – Влас усмехнулся. – Сам-то как?
– Нормально.
– А поконкретнее?
– Поконкретнее? Ну, в глотку тебе впиться мне все еще не хочется.
– Хорошо. – Влас вздохнул с явным облегчением.
– Спасибо тебе, Влас Петрович. – Не думал Григорий, что когда-нибудь доведется ему благодарить товарища Головина, а вот довелось.
– Да не за что, – отмахнулся тот.
