и сами не понимали, что делали это во имя Бога, но Бог-то видел это!
А тот непреложный факт, когда мирно сосуществовали у одних и тех же две митрополии, был верхом политического миролюбия у овсов, впавших в простую человеческую усталость от постоянных походов и войн.
Оседлость сделала свое дело, она расслабила их, а когда пошла всесокрушающей лавиной с востока невиданная со времен гуннов сила, они нежданно приняли на себя первый сокрушительный удар.
Завоеватели откатились к степям, из которых шли своей ордой, а сами они – к горам, потому что знали, что эта великая сила придет вновь и сокрушит все на своем пути.
Тогда же народ Западной Алании покинул свои владения в Причерноморье и по всему Дону, который греки прежде назвали Танаисом, а они сами называли все реки, встречавшиеся на их пути, простым и верным словом «дон» – вода.
Оставили тихое спокойное течение большой реки, ушли к своей горской части соплеменников, укрылись в горах, где «дон» всегда был бурным, бешеным потоком, сбегавшим с поднебесья. Он и поил, и исцелял все раны и горести.
Когда уходили, женщины вновь сели на лошадей, как амазонки древности, для многодневных переходов.
А перед тем все долго молились в церквях – роскошных, с высокими сводами и щедро отделанные золотом, у икон, написанных маслом, как у византийцев, в храмах, построенных тоже по имперской византийской моде, со всем ее великолепием и блеском.
Еще не зная, что молятся на долгие века впредь в своей невозвратности к былому.
Простились с уже привычной роскошью, посвященной Создателю, и больше никогда не имели ни одного такого храма – в блеске золотых куполов и окладов, латунных подсвечников и драгоценной церковной утвари из серебра и злата.
Два века потом, закрытые горами как крепостью, они сопротивлялись потомкам чингисхановым, и Тохтамыш, со всем своим умением, не смог покорить их.
Но свобода теперь покоилась на скудной земле, когда ужались они в тех горах, оказавшись вне большого мира, в котором передвигались они прежде с неизбывной свободой.
Ушедший, или оставленный ими мир, содержал многое из того, чем можно было бы гордиться. Но в горах словно отрезало всю память о прошлом. Вместе с верой в Учителя…
Вечерами в глубине Большого Кавказа, черными и долгими из-за рано севшего солнца, они рассказывали детям и внукам свои древние сказания, в которых еще не был рожден Учитель.
Их сказания были древнее древнего, едва ли не от тех пришельцев – невиданных, но след руки которых, окаменевший навечно в цементе строящегося дома, был много больше размера следа ноги самого крупного из высокорослых овсов.
А пятнадцать храмов, сложенных из горского камня этих же скалистых гор, не могли вмещать и троих молящихся. Но было бы место Святой Троице, по вере овсской!
И вот теперь эти овсы спускались в большой мир из села Дзывгис Куртатинского ущелья Овсетии, покидая родные горы,
