испортили воздух.
– Ладно, – сказал я, вытащил деньги из кармана и швырнул их на стол. – Желаю проиграть.
– Твои оценки пришли, умник! – крикнул он мне вслед. – На твоем месте я бы не хамил.
Я захлопнул дверь в свою комнату, которая и моей-то по-настоящему не была. Во время учебы это был «рабочий кабинет» Гейба. Он ни над чем не работал, только читал старые журналы об автомобилях, но ему нравилось запихивать мои вещи в кладовку, оставлять свои грязные ботинки у меня на подоконнике и делать так, чтоб моя комната насквозь провоняла его мерзким одеколоном, сигарами и застоявшимся пивом.
Я забросил чемодан на кровать. Дом, милый дом.
Вонь Гейба была едва ли не хуже кошмаров о миссис Доддз и звука, с которым та старушка перерезала шерстяную нить.
Едва подумав об этом, я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги. Я вспомнил испуганный взгляд Гроувера и его мольбы не ехать домой без него. Я почувствовал холодок в воздухе. Было такое ощущение, что кто-то – или что-то – ищет меня прямо сейчас, возможно, уже топает по ступенькам, отращивая жуткие длинные когти.
А потом я услышал мамин голос:
– Перси?
Она открыла дверь, и мои страхи растаяли.
Стоит маме войти в комнату – мне уже становится лучше. Ее глаза блестят и меняют цвет на свету. Улыбка греет, как теплое одеяло. В ее длинных каштановых волосах есть несколько седых прядей, но она не выглядит старой. Когда она на меня смотрит – кажется, что она видит только хорошее и ничего плохого. Я ни разу не слышал, чтобы она повышала голос или ругалась с кем-то, даже со мной или Гейбом.
– О, Перси. – Она крепко обняла меня. – Глазам не верю. Ты еще вырос с Рождества!
От ее красно-бело-голубой формы пахло лучшими вещами на свете: шоколадом, лакрицей и другими вкусностями, которыми она торгует в магазине «Сладкая Америка» на Центральном вокзале. Она принесла мне большой пакет «бесплатных образцов» – она всегда так делает, когда я возвращаюсь домой.
Мы сидели рядом на краешке кровати. Пока я приговаривал черничных червячков, она провела рукой по моим волосам и потребовала рассказать обо всем, о чем я не сообщал в письмах. И даже словом не обмолвилась о том, что меня исключили. Казалось, ее это вообще не волнует. Зато ее волновало, все ли у меня хорошо. Все ли в порядке у ее малыша?
Я сказал, что она меня задушит в объятиях, но в душе я был очень-очень рад ее видеть.
Гейб крикнул из другой комнаты:
– Эй, Салли! Как насчет бобового соуса, а?
Я заскрипел зубами.
Мама – лучшая женщина на свете. Она должна была выйти за какого-нибудь миллионера, а не за этого придурка Гейба. Ради нее я старался рассказывать о последних днях в Академии Йэнси пободрее. Мол, я не особо и расстроился, когда меня исключили. На этот раз я продержался почти целый год. Подружился кое с кем, получал неплохие отметки по латыни. И честное слово, драки были совсем не такие страшные, как говорил директор. Я так расписал этот учебный год, что и сам себе почти поверил. Когда
