здесь в пору седой античности. И даже когда нас подвели к стеклянным саркофагам, в которых лежали маленькие окаменевшие тела помпеянцев, я, как и любой другой поверхностный турист, сделал пару снимков и отправился дальше, за порцией новых впечатлений.
Впрочем, не только туристы, но и все остальные люди, подключенные к безразмерным каналам информации, которые в год моего первого итальянского путешествия ещё только зарождались, утрачивали способность сколь-нибудь глубокого погружения в текущие события, в драмы друг друга, в собственное подсознание… Очень модным стало лёгкое скольжение по глади жизни, в которой реальность так плотно спуталась с иллюзией, что люди перестали воспринимать слова всерьёз, а любые, даже самые авторитетные, оценки сразу же подвергали сомнению, не успев понять о чём конкретно идёт речь. Одним словом, предсказанная Гессе фельетонная эпоха, характерным признаком которой стала утрата человечеством большинства прежних ориентиров, расцветала во всю свою мощь. Эклектичный, эгоистический и тревожный, этот период истории, как и предсказывал немецкий классик, постепенно разделил людей на рабов Великого Иллюзиона и на тех, кто продолжал сложную игру, целью которой стало сохранение образа человека в довольно дикие времена.
В Италии 200X года ещё многое казалось радостным и понятным – по крайней мере, мне, не так давно перешедшему в третье десятилетие своей жизни. И лишь два чувства не давали мне тогда покоя – угасание интереса к Анастасии и неожиданно возникшая увлечённость Натальей, уже вовсю ревновавшей меня к Анне. Здесь стоит сказать, что мне всегда было мало отношений с одной женщиной, одной сферы деятельности, одного увлечения… Моим способом жизни стал синтез разнородных элементов, всегда порождающий что-то новое. Я крал знания и умения из самых разных областей метафизики и физики, то есть принимал самое активное участие в процессе извечной мутации всего сущего.
Внимание сразу нескольких женщин стало для меня чем-то вполне естественным и, в каком-то смысле, предначертанным. Да и сами эти женщины, ловя себя на мысли, что в мире есть много других мужчин, вокруг которых куда меньше ажиотажа, продолжали длительную и непредсказуемую конкуренцию за моё расположение, ощущая, что только так они могут достичь ощущения полёта и спонтанной радости от жизни. И я старался, как мог, подарить им этот полёт и эту радость…
Когда и Помпеи остались только на наших фото и в нескольких ярких воспоминаниях, пришло время Рима. Чёрно-белые фильмы неореалистов, благодаря которым я познакомился с вечным и открытым городом впервые, не передавали его главной особенности – сельской простоты, погруженной в динамику мегаполиса. В римлянах и римлянках я видел эротический энтузиазм, накрытый столичной пресыщенностью. Даже самые новые здания этого города несли на себе печать старости, вечности и лёгкой небрежности, свойственной всякой южной культуре. Мне было хорошо в Риме, поскольку люди здесь не стеснялись
