Это потом, в конце жизни, в хорошем расположении духа он был словоохотлив. Кто только не заходил в его художественную мастерскую – от сантехников и дворников до министров и прочих начальников. И баритон Кикеева постоянно громыхал в просторной подвальной комнате. Он всех подряд привечал, но иногда, когда был сильно занят, мог отказать в аудиенции. Порою в резкой форме. Кто-то обижался, кто-то – нет. Юмор, ирония сквозили в каждом его рассуждении. От него всегда исходил оптимизм, хотя в последнее время все стали замечать: Кикеев погружается в грусть. Что-то не ладилось в его душе, и он искал выход.
Но о своих внутренних томлениях он никому не говорил. Он мог позвонить мне домой в три часа ночи и попроситься на пять минут. Пять минут растягивались на пять часов. Мы говорили. Я пони мал, что его что-то гложет, но он не открывал завесу своей тайны. Мы много говорили о смысле жизни, о республике, о том, что будет после нас. Почти полвека мы были дружны и ни разу не конфликтовали на разрыв. Иногда он представлял меня своим гостям: «БэШа» пришел. Насыпай!». А потом шел треп о вреде алкоголя, о сельском хозяйстве, пользе хорошей закуски, Марке Шагале, Гарри Рокчинском, плохой воде и назойливости тараканов.
Видя его талант, я как-то в разговоре намекнул Кикееву: «Сваргань что-нибудь историческое». Прочитав в его глазах вопрос, добавил: «Ну, вот был Аюка-хан. Пятьдесят лет властвовал, какое ханство сотворил». Через неделю он вдруг сказал мне: «Про Аюку-хана никому не говори. Государственная тайна». И все. И никого не пускал в мастерскую. А через некоторое время заглянул к нему в мастерскую. Дверь была открыта настежь. На большом полотне уже композиционно проглядывались контуры Аюки-хана, Петра I по центру и другие фигуры по сторонам. Я спросил: «А как же «государственная тайна?». Он ответил в том духе, что идея и тема им уже застолблена и никакого «секрета фирмы» нет. Когда в начале 90-х в России пошел тотальный раздрай между творческими союзами, Кикеев создал «Ассоциацию художников Калмыкии». Сколько было энтузиазма в его действиях поначалу, но потом он стал неотвратимо угасать. Художники, не ощутив поддержки, сникли. Помню, когда популярный журнал «Юность» опубликовал картину Кикеева «Счастье», все художники Калмыкии воспряли духом. Оказалось – напрасно. Худфонд распался.
Кстати, о «студебеккере», приносящим беду, мне рассказал он, Очир Кикеев – очевидец этого случая. Это он мальчик, игравший в альчики.
Слово о Константине Сангинове
Костя был самым молодым выпускником калмыцкой студии Ленинградского театрального института. Он ушел в предпоследний день октября 2011-го, на пороге 70 лет…
Считается, что 70 – возраст солидный. Но солидным Костя не был никогда. Ни внешне, ни внутренне. При нашей самой первой встрече я опросил: «Ты после третьего класса в институт поступил?». Он, помнится, обиделся. Уж дюже молодо выглядел. Потом более 50 лет мы с ним дружили. Я вспоминаю его добрые и слегка ироничные глаза. В кино он снимался под именем Хонгр Сангинов. Шариф в фильме «Осада» (1977 г.), Фазылов в «
