полова былаУкрашеньем стола.
Сладкий мой сон прервал стук упавшего пустого ведра, что стояло на лавке, возле окна. Продирая кулачком глаза, я увидел маму, которая помешивала закопчённой кочергой в печке горевшую солому, и тихо попросил:
– Мам, дай хлеба?
– Нету, сынок, хлеба-то, – ответила она. – Был бы, разве я утаила бы. Ты поспи ещё. Рано вставать-то, да и темно. Вон какая пурга разыгралась на улице-то, словно лопатой снег кидает. Февраль – он месяц лютый, спрашивает, как обутый. А твои валенки худые, подшивать надо…
– Может, сухарик остался, – канючил я. – Есть очень хочется.
– Какой сухарик? Когда и мышам в доме ничего не найти, кроме картошки. Потерпи чуток, – голос её дрожал, – сейчас сварится. Уже закипает вода в котле. И за мукой схожу к Калачёву Ивану. Вчера получила деньги, может, на пуд хватит.
Деньги мы получали за отца, не пришедшего с войны, которая кончилась совсем недавно нашей Победой. Красная армия Советского Союза разгромила нацистскую Германию и её союзников во главе с Гитлером, которого бабушка звала антихристом. Деньги были небольшие, но без них стало бы совсем худо, пришлось бы лапу сосать, как говорили, собравшись у колодца, бабы-солдатки, мужья которых полегли на полях войны. Не были сладкими и послевоенные годы. Старенькая одежда – в заплатах – передавалась от старшего к младшему, так же и стоптанную и рваную обувь донашивали друг за другом, и никто из нас не сетовал тогда на жизнь. Несмотря на голод, всё равно вспоминаешь ту пору детства с какой-то ностальгией. Мы, ребятишки, радовались каждому дню – солнечному ли, пасмурному ли, бегали в штанишках на верёвочке под дождём, лезли в грязь, потом бежали на речку купаться и ловить рыбу, а зимой веселью нашему не было границ – катались на санках с крутых гор, с них же, обгоняя ветер, лихо летели вниз, карабкались по сугробам и, нагулявшись вволю, возвращались домой к тёплой печке.
Какая это благодать – русская печка! Она согревала, когда, изрядно замёрзнув, скорее сбрасывал с себя заснеженную и задубелую одежонку и забирался на горячие кирпичи. Лёжа на них, чувствовалось растекающееся по костлявому телу тепло, и становилось приятно и сладко. В этот момент казалось, что лежишь не на печи, а на песке у речки возле ивовых кустов под ласковыми лучами солнца. Я смотрел в щелястый потолок и радовался теплу. Видимо, Господь Бог всё предусмотрел, сотворив человека. Без печки нельзя было жить на селе. Она и согревала, и кормила, и поила. Вся горячая пища готовилась в печке на весь день и не остывала.
Мама вставала рано и уже хлопотала у печки. Открывала заслонки, выгребала золу в ведро – хорошее удобрение для огорода, и ставила в печь тяжёлые чугуны, горшки, противни… Топили соломой, тратилось её много, то и дело приходилось бросать это топливо в горящее чрево печи для поддержания огня до тех пор, пока не закипит вода в котлах и не сварится пища.
– Были бы дрова, давно бы протопила, – послышался мамин голос, – солома-то прогорает быстро.
Заглядывая
