просто не мог налюбоваться им, минуту назад бывшим, казалось, исчадием ада, а теперь превратившимся в ласкового друга.
И тут, как будто чувствуя, что я готов расплыться по палубе всепрощающей лужицей добра и смирения, мой приятель, который, как я уже говорил, и соблазнил меня ввергнуться в эту афёру, подкрался ко мне сзади и, хлопнув меня по плечу, сказал со смехом:
«Ну, что, Боб? Как тебе? Готов побиться об заклад, что ты перешарохался так, что надул в штаны, когда ночью подул лёгкий ветерок, хотя этим ветром, не то, что паруса – шапки нельзя надуть!»
«Шапки? Надуть нельзя? Какая ужасная буря!»
«Буря, полагаешь? Да ты свихнулся, поди? И это ты зовёшь бурей? Пустяки и ничего больше! Иметь бы корабль получше, да пунша погорячей, да побольше простора в море, мы бы ни ухом, ни рылом не повели при эдаком шквалике. Боб, пойми, просто у тебя нет никакого опыта. Вот и всё! Пойдём-ка, хлебнём погуще пуншецу, и всё забудется и перемелется! Смотри, как всё распогодилось кругом, и какой рай везде!?
Мне придётся сократить рассказ про эту часть моей истории, ибо она такая нудная, что я вынужден последовать старой морской традиции и выбросить её за борт.
Скоро пунш оказался готов, он был подан в самое нужное время и в самом нужном месте, в общем, я что было сил налёг на него и в итоге упился до чёртиков, так что к концу ночи утопил во хмелю всё моё незрелое былое раскаяние, все эти ностальгические воспоминания о прошлом, все псевдо-философские размышления и мечтания о счастливом будущем.
Короче говоря, как только море успокоилось, и оно стало таким же ровным, как было до бури, точно так же успокоился мой воспалённый мозг, и мысли мои приняли прежнее ровное течение, а все страхи стать кормом для осьминогов и акул испарились в ласковых лучах утреннего Солнца. Моя припугнутая на время сущность ожила с недюжинной силой, и я уже не помнил ни одной клятвы и обещания, которые страх срывал с моего языка в минуты отчаянья. Должен признаться, что, как часто случается в подобных ситуациях, продолжал сталкиваться с загнанным в угол здравым смыслом, которые издали пытался намекнуть мне на некоторые серьёзные признаки чего-то надвигающегося и грозного, но я исправно затыкал ему рот и излечивался от болезни здравомыслия беспробудным пьянством в кубрике и общением в компании столь же трезвых матросов, среди которых не приветствовались такие проявления жизненной активности, как разум или честь. Лечение шло успешно, и в какие-то пять-шесть дней с припадками здравомыслия было полностью покончено, и моя пробитая шрапнелью сомнений Совесть, повизгивая и стеная, была посажена на цепь в корабельном трюме, под смех юного повесы, решившегося взять старт и кинуться во все тяжкие, чтобы ни на что на свете не обращать никакого внимания.
Но, как я ни пыжился быть оптимистом, новые испытания караулили меня на моём тернистом пути. Провидение, видать, зацикленное на своей коцаной, изъеденной
