симфонического концерта. Шеф лично интервьюировал кандидатов, проверяя их на профпригодность при помощи хитрых вопросов и ситуативных методик, и немало вполне достойных претендентов на вакантные журналистские позиции не смогли пройти этого больше похожего на экзамен собеседования. Я прошла. Сама не знаю, почему. Может быть, потому что я по жизни «лучшая из лучших» (теоретически, а почему бы и нет?), а может быть, я покорила шефа креативным подходом к набившим оскомину вещам, но ни блат, ни постель моему успешному трудоустройству не способствовали. Намного более сложным испытанием на прочность для меня стал адаптационный период.
В редакции господствовал закон джунглей. Человек здесь был человеку исключительно волком, и все вокруг жрали друг друга с кровожадностью саблезубых тигров. Интриги плелись тонко и изящно, будто фламандское кружево, а угодивших в ловушку жертв безжалостно добивали камнями остракизма. Дикая, первобытно жестокая конкуренция являлась частью корпоративной культуры, и шеф упорно культивировал в коллективе эту борьбу на выживание. Естественный отбор принес свои плоды, и в «Вечерке» остались истинные пираньи-каннибалы, сохраняющие видимость сотрудничества, но всегда готовые сомкнуть свои зубастые челюсти на шее себе подобных.
В начале своей карьеры я вынуждена была не раз отбиваться от нападок, но выжить мне помогли исключительно профессиональные качества. У меня очень быстро сформировался свой персональный стиль, емкий, саркастичный, запоминающийся, и вскоре я уже представляла для шефа уникальную ценность. Он оберегал Иду Линкс, как самый дорогой бриллиант в своей коллекции, но при этом заставлял отрабатывать свой иммунитет. Шеф постоянно отправлял меня на самые тяжелые задания, но тем самым он вдвое, а то и втрое сокращал время моего пребывания в редакции. С заданиями я справлялась на ура, и наутро ситуация повторялась: пока мои коллеги изводятся взаимной завистью, счастливая Ида Линкс разделывает под орех очередной неберущийся экземпляр. Ближе к вечеру художественно обработанный материал возлежит на столе у шефа, а сияющий лучезарной улыбкой автор с чистой совестью отправляется по своим делам. И кто знает, что моя улыбка фальшива, словно отпечатанная на цветном принтере банкнота, а на душе у меня безвоздушное пространство вакуумной пустоты? И нет ничего удивительного в том, что в редакцию я и сегодня шла с заранее отрепетированным выражением лица, вот только легкомысленных улыбочек это выражение больше не подразумевало. И беззаботного щебетания, как следствие, тоже.
На первом этаже царило непривычное оживление. Административный корпус Дома Печати обычно жил своей обособленной жизнью, и мое редкое взаимодействие с его сотрудниками происходило лишь по поводу неработающего кондиционера или перегоревшей лампочки. С бухгалтерией я тоже нечасто пересекалась, а, учитывая, что толстенная главбухша Элла Францевна, прозванная за суровый нрав и небогатый словарный запас Эллочкой-людоедкой вызывала у меня
