объявлял, что ему нужно «подзаняться», и тогда заваливал весь стол бумагами, над которыми сидел, нахмурившись, один или с товарищем, ежеминутно объявляя, что этак невозможно. В полку ждали ревизии, в эскадронах надлежало спешным образом привести дела в порядок и составить отчет для подачи полковому командиру.
– И скажи на милость, откуда здесь эти семь рублей одиннадцать копеек? – с досадой спрашивал Артамон. – Принесли их черти… Была бы тысяча, так хоть не обидно, а то – тьфу, мелочь!
– Бывает, из-за рубля в штрафные роты ходят, – замечал товарищ.
– «От суммы, предназначенной для винной и мясной порции, осталось восемьсот сорок рублей. Также отпущено три тысячи девятьсот пятнадцать рублей на покупку материалов для сооружения склада, экзерциц-гауза и конюшен для эскадронных лошадей». – Артамон читал монотонно, словно зубрил урок наизусть. – Кстати говоря, мне Шепинг за Ларчика восемьсот рублей дает. Соглашаться или погодить?
– Как хочешь… пожалуй, продавай. Только требуй с него всех денег сразу, а не по четвертям. «Ремонтных денег по семьдесят пять рублей в год». Или не продавай…
При гостях Вере Алексеевне было неловко сидеть; но если муж «занимался» один, она обыкновенно выходила к нему с книгой или с работой, чтобы не скучать, хотя читать при нем было затруднительно. Артамон никакого дела не умел делать тихо – постукивал карандашом, барабанил пальцами по столу, бормотал, шаркал ногами. Если что-то не ладилось, он жаловался, что темно или стол качается, наконец объявлял, что здесь заниматься не может, сгребал бумаги и уходил к себе. Но вскоре Артамону становилось скучно сидеть одному, и история начиналась с начала.
Все было ново, непривычно и немного страшно. Хотя Вере Алексеевне и хотелось выступить в роли хозяйки дома, в то же время она жалела, что нельзя сделать так, чтоб было не нужно званого обеда, гостей, мороженого. Временами она очень хотела сказать и Артамону, и всем остальным, чтоб ее пожалели, оставили в покое. В такие минуты Вера Алексеевна вспоминала, что вокруг незнакомый и нелюбимый город, и ей становилось тоскливо. Однажды, после целого дня хлопот и беготни, она расплакалась так, что чуть не упала в обморок. Муж, едва не свернув стол с бумагами, засуетился вокруг нее, поднося воду, платок, уксус…
– Тебе дурно, Веринька? Ты больна, может быть? Ты только скажи откровенно…
– Оставьте меня, пожалуйста, оставьте, – шепотом просила Вера Алексеевна. – Мне тяжело… скучно!..
– Скучно, ангельчик мой? Давай поедем куда-нибудь, развеемся, ты только прикажи.
– Нет, нет, это я так сказала… ничего не надо, вы не понимаете.
Наконец он выпрямился и обиженно поджал губы.
– Очень мило… Если ты не больна и не скучаешь, отчего же ты всё плачешь?
Она молчала, вытирая слезы и хлюпая носом, как девочка. Муж стремительно заходил по комнате. Вера Алексеевна видела, что ему тоже
