своем – буду потом досадовать, когда Пиппа повесит их на стену. Марго изобразила звезду на чернильно-синем фоне, я – на черном. Ее звезда была симметричной, моя нет. И там, в тишине, пока она аккуратно обводила свою желтую звезду золотым, я испытала чувство, какого ни с кем еще не испытывала. Что времени у меня сколько угодно. Не нужно торопиться о чем-то говорить, можно просто быть рядом и все.
В детстве я любила рисовать. У меня была старая жестянка из-под детского питания с цветными мелками и пластмассовый столик. И каким бы ужасным ни вышел рисунок, я всегда писала в уголке свое имя и возраст. Мы с классом ходили в картинную галерею, и учительница указывала на фамилии авторов в нижних уголках гравюр. Я считала, что очень талантлива и мои рисунки однажды могут тоже выставить в галерее. Поэтому нужно обозначить имя и дату. Тот факт, что мне было всего пять лет и три месяца, когда я нетвердой рукой срисовала далматинца с обложки видеокассеты, заставит мир искусства еще больше восхищаться моим талантом. Зайдет разговор о знаменитых художниках, только лет в двадцать-тридцать вполне овладевших своим талантом, и кто-нибудь скажет: “А ведь Ленни Петтерсон написала эту картину всего в пять лет и три месяца – непостижимо, уже тогда она была способна на такое!” В память о собственном тщеславии я, взяв самую тонкую кисть, какую смогла найти, вывела желтой краской под нарисованной звездой: “Ленни, 17 лет”. Посмотрев на меня, Марго сделала то же самое. “Марго, – написала она, – 83 года”. А потом мы поместили их рядом – две звезды на фоне тьмы.
Я не придаю большого значения числам. Не делю в столбик, не высчитываю проценты. Не имею понятия, какой у меня рост и вес, не помню папин номер телефона, а ведь раньше знала. Предпочитаю слова. Вкусные, дивные слова.
Но два числа, оказавшихся передо мной теперь, имели значение и будут иметь – до конца моих считаных дней.
– Нам на двоих, – сказала я тихо, – сто лет.
Ленни знакомится со сверстниками
Через несколько дней на моей прикроватной тумбочке появился ломтик кекса.
Вообще-то я не большой любитель кексов. Когда изюм лопается во рту, кажется, что ешь мокрицу. Сначала он твердый, а раскусишь – изнутри брызнет сладкая жидкость и только кожистая оболочка останется.
Но бесплатный кекс – это бесплатный кекс.
Я ела и думала о Марго.
Мы прожили сто лет на двоих. По-моему, неплохой результат.
В тот самый момент на уроке рисования я заметила Новенькую Медсестру – краснея, она пробралась в Розовую комнату, у входа нечаянно врезавшись бедром в стол. Сказала шепотом, что пришла, мол, в мою кабинку, а там отец Артур сидит один. Что в принципе мне в Розовой комнате находиться не положено и, если я не вернусь сейчас же, у меня – в принципе – могут быть неприятности. Так мило. Джеки наорет – вот что Новенькая Медсестра называет неприятностями. Совсем иначе понимает неприятности тот, кто ходит в пижаме среди бела дня и дает имя пластиковой трубке, через которую обедает внутривенно. Вот настоящие неприятности. И они у меня уже есть.
Но все же я пошла с ней. Всегда лучше уйти раньше, чем захочется.
