укладывали на место. Помню, как не хотелось возвращаться в гипсовую «раковину», как просила медсестру хоть ещё минуточку полежать на животе, и чтобы ещё погладили меня по спинке. Но нас было много. А сёстрам было некогда. И я отвыкала от ласки, от такого естественного для маленького существа чувства. Только иногда память возвращала меня к маминым рукам, нежным словам. И мне казалось, что всё это было не со мной. После этого был завтрак. Я научилась, есть, и пить лежа, не приподнимая даже головы. У меня были поражены позвонки верхнего грудного отдела позвоночника, поэтому лежала я в гипсовой кроватке с «головой» совершенно ровно, без подушки. Поначалу обливалась супом и чаем, но потом научилась есть чистенько. На грудь постилала полотенце, мне ставили чашку, когда съедала, заменяли тарелку. Кормили нас очень хорошо. Больным туберкулезом положено усиленное питание, и мы никогда не голодали. Питание было шестиразовое. Утром завтрак, затем второй завтрак, обед, полдник, ужин и на ночь давали, как правило, кефир с булкой. Днем были лечебные процедуры. Раз в день обязательно поили рыбьим жиром. Для меня это было пыткой. При виде только бутылки в руках медсестры, начиналась рвотная реакция. Чтобы не было так противно, нам давали заесть рыбий жир малюсеньким кусочком чёрного хлеба с солью или таким же маленьким кусочком солёного огурца.
Каждый день был расписан по программе, как в обычном детском саду, за тем только исключением, что мы все лежали. Были занятия музыкальные, на которых мы под аккомпанемент рояля разучивали детские песни. До сих пор помню песенку про медведей и о пастушке. Были игровые дни. Каждый выбирал игрушку, которую видел в шкафу. Мальчики, обычно, просили машинки, самолётики. Катали их по животу и фырчали как моторы. Девочки хотели кукол, но их было только две: одна та, о которой я говорила раньше, и ещё один толстый пластмассовый пупс. Таких игрушек, какими дети играют сейчас, не было и в помине. Любимой у меня была, конечно, красавица-кукла с тёмными волосами и в пышном платье. Она у меня осталась на фотографии того далекого детства. Маленькая, наголо остриженная девочка с огромными темными глазами нежно прижимает к себе большую куклу и пластмассовую уточку. Лежит себе на казенной кроватке с игрушками и улыбается во весь рот.
Да, я уже улыбалась и смеялась с детьми. Раз в неделю нам показывали «кино». На белой стене прокручивали диафильмы. Сколько радости нам это доставляло! Нам читали книги вслух, разучивали стихи. Постепенно я забыла, что у меня есть дом, мама, и папа что я их когда-то очень любила. Родителям и родственникам запрещали приезжать первые полгода, чтобы дать детям привыкнуть к новой обстановке и лишний раз не травмировать психику. Воспитатели учили нас обращаться к родителям на «вы». Говорили, что воспитанные дети ко всем взрослым должны обращаться только так. И хотя я уже не плакала по дому, в глубине души у меня сидела обида. Эта душевная травма не сможет меня покинуть никогда. При воспоминании о стеклянной двери, разлучившей меня с родителями, всегда будет
