азартно, что эти жесты Багорова были только одной малой частью их народного южного танца, лишь одним, характерным в том их танце, фигурой-па…
Объяснил это он мне и с гордостью, и с жалостью.
Да я и сам так, о коротком миге того танца, понимал – и тоже с жалостью…
Бездна, бездна – он, многоликий человек!
Для самого же Багорова тот день и то его выступление в новым для всей части – и славном! – качестве никак не повлияли на его дальнейшее «прохождение службы».
Он если не лежал на койке, спустив сапоги к полу, то расхаживал вдоль казармы, уперев руки в бока…
…Режет мне память и такая малая мелочь: когда случайно мои и его взгляды друг на друга натыкались – он часто-часто моргал и отводил в сторону глаза.
…Перед самым «дембелем» он вообще отказался ходить в наряд, в караул… и едва ли вставал в строй… в каждой армейской ситуации повторяя бесцеремонное и значительное, всем, однако, на свете известное и понятное «нахойнюжно»… и безвылазно обитал на гауптвахте… бродя, без ремня, лишь в столовую – в сопровождении рыжего рядового с автоматом на плече, его близкого товарища.
Ярославль, 11 февраля 2019
Нельзя!
1
Глубокой летней ночью, когда спящий человек окутан тихой темнотою, а душа его открыта для свободного звучного света, где он шагает, бегает, летает, где трава, поле, небо, – душной июньской ночью, когда казарма дышала, из-за пота многих тел, через открытые окна, командир роты подымал своих солдат. В полутьме капитан метался между коек, тряся за плечи спящих, шептал коротко: «Тревога, строиться в коридоре… Тревога, строиться в коридоре…» То же делал и сержант, дежурный по роте, Солдаты, напуганные таким подъёмом, суетливо одевались, шли на яркую лампочку в коридор, и топот всё нарастал, превращался в мерный гул, который другим солдатам, оставшимся на койках казался тишиной, под которую они продолжали спать…
Вовка Скопенко встал сам по себе, в туалет. Он тяжело, неловко подвернул голову, поэтому сейчас его покачивало и он капризно мычал, как бы не желая смириться с тем, что ему снится всё та же казарма. Так что сержант, когда разбудил последнего, подошёл вплотную к Вовке, чтоб разглядеть, кто тут стоит в одних трусах и почему не ложится или почему не одевается, но узнал Скопенко и машинально первый поздоровался, так как тот, в отличие от него, был «старик». Вовка пробурчал что-то вопросительно, и сержант, взволнованный и довольный, что есть кому рассказать то, что он сам лишь сейчас узнал, тем уважительным тоном, каким говорят кому-то одному, протараторил вот что. Этой ночью в соседней части с поста ушёл солдат, «чернопогонник», пьяный, стрелял в гражданскую машину, потом угнал её, бросил, сам скрылся в лесу, и вот подымают окрестные части для его поиска, а здесь, у аэродрома, в батальоне решено будить отдыхающий взвод роты охраны, и притом так, чтоб не беспокоить солдат из техчасти… Вовка слушал рассеянно, так как сразу понял, что всё это его не касается, но когда увидел в коридоре, у дневального, путанный строй, в котором солдаты щурились, застёгивались, зевали, когда услышал, как сам замполит, майор, что-то сказал про «одного стервеца» и дал команду получить оружие, – только
