человека. Даже той странной женщины нет.
– Радуйся. Если тут встретить можно только таких, как она да этот Стив, тогда мне будет за счастье видеть пустые улицы.
Она вновь мотает головой в разные стороны, и когда мы уже подходим к крыльцу, вдруг дергает меня за руку:
– Смотри, пап.
– Что?
– Смотри, нашла! – она улыбается – один есть.
Я поворачиваю голову в указанном ею направлении. Ярдах в сорока от нас, за углом, стоит силуэт. На таком расстоянии сложно его разглядеть, но не возникает сомнений, что смотрит он на нас. Это точно мужчина, потому что он лысый. И слишком бледный, словно очень болен..
– Пап, а почему он так пристально смотрит на нас? – беззаботно уточняет Гретта – смотри, даже не двигается.
В моей голове сразу всплывают всевозможные известные факты о педофилах или просто здешних алкоголиках, о которых говорила Саманта, что готовы на всякое ради бутылки самого дешевого пойла.
Забрать карманные деньги у школьницы, выпрашивать их у нее, напугав до смерти, или даже отобрать силой. Каждое из этих действий может нанести непоправимый урон психике, если еще не физическому здоровью. Такая, как Салли, например – меня-то чуть с ног не сбила, не говоря о ребенке.
– Знаешь что, пусть мама первую неделю провожает тебя в школу.
– Что? – возмущенно взвивается она – мне уже десять, меня обсмеют.
– Ей необязательно заводить тебя в школу. Просто довести до людного двора. Пока не поймем, что тут и как.
– Не хочу.
Незнакомец все еще стоит, не шевелясь (даже кажется не моргая), и смотрит на нас. Опускаю жесткий взгляд на дочь:
– А я и не спрашиваю.
-5-
– Мы пришли! – Гретта забегает в холл, и замечает, что ее чемодана там уже нет – мам!
Она сбрасывает куртку, вешает ее на крючок древней околовходной вешалки (которая от такого напора едва не падает прямо на нее, и лишь каким-то чудом удерживается, накренившись в другую, к стене, сторону) и бежит в сторону кухни. И пока заглядывает туда, очевидно, решив, что ее мать приспособила под ее комнату именно кухонную зону – Альма уже спускается со второго этажа.
– Вы долго – замечает, но тон меня устраивает.
Это тон отрешенности. Она просто говорит об этом, как о факте, совершенно незначительном и мало ее занимающем. Как ребенок, выросший в католической семье, уже будучи взрослым произносит молитву перед всяким приемом пищи, притом ни разу не задаваясь за свою жизнь вопросом существованием иисуса и жизнью после смерти. Просто рефлекторно, потому что так надо.
Этот тон говорит о том, что не надо придумывать баек, потому что нет желающих их послушать.
– Да – киваю и потрясаю внушительным пакетом – зато накупили всякого. Мясо, рыба.. – щурюсь – короче, все, что я смог причислить к съедобному.
Ее глаза загораются:
– Отлично. Я как раз уже почти разложила вещи. Комната Гретты..
Дочь
