сбегал во двор, не висит под хвостом пузырь водяной – и скорее к цыганке. Так часа два мучился. То баба Шура мешает, то к корове бегал.
А ту как застопорило, то копытца покажутся, то назад спрячутся.
– Да что ты в самом-то деле! – закричал Гордей. – Телись!
Выпучила корова глазищи, с немым укором смотрит на хозяина.
Цыганка смолит сигарету за сигаретой, смотрит «Поле чудес», на приставания Гордея – ноль внимания.
Кричит от порога баба Шура.
– Тянуть пошли, задохнется телёнок!
А под окном машина сигналит.
– Ой, меня ищут, – спохватилась цыганка и начала одеваться.
Перематерился про себя Гордей, недовольный, поплелся за бабой Шурой.
– Посмотри, посмотри, как бы не слямзила, – шепчет баба Шура.
Гордей в сердцах плюнул на стену, пошел вон.
– Смотри, Настя не похвалит. Дойди, пощупай.
А цыганка уже на – пороге сама и с маху вешается на шею Гордею.
– Ты сердит, золотой? Ты жди, жди, я скоро вернусь.
Смотрит Гордей, вроде сум ка у нее разбухла?
– Ты это… ты куда?!
– Жди, золотой, жди!
И бегом к машине.
Вихрем влетел в избу Гордей, раскрыл шифоньер – сиротливо сгрудились в углу голые плечики, ни шубы Настиной, ни платьев дорогих. Побежал на улицу, выхватил по пути топор из-за топорника Смотрит, мелькают на другом краю деревни красные огоньки. Изо всей силы всадил топор в стену, погрозил в темноту кулаком.
– Облизнулся? – смеётся баба Шура – Думал пощипать, а самого ощипали? Во, мычит… ну, слава Богу.
Как Жуков на ярмарку ездил
(бухтина)
Представилась бабка Павла, схоронили чин-чинарём и поминать стали. Хорошая была бабка, к людям с душой, лишнего не брякала, на собрания ходила. Одна как перст жила, коз держала. Много народу пришло на поминки. Бородатый и волосами богатый Николай Жуков могилу копал, ему почет и уважение, сразу под образа затолкали. Бригадир вспоминал сенокос – в золотую пору бабка Павла валила траву что жнейка; бабка Курлыкина – соседка по левую руку (хорош сосед за высоким забором) качала головой – все тебе, Павла, на выхвалку надо было, хоть на займы подписываться, хоть на сплав идти, из-за тебя и мы страдали. Соседка по правую руку хохотушка Наталья рассмешила народ бывальщинкой, как они в бане с Павлой мылись; Жуков к хорошей душе покойной притянул и землю хорошую, в которую положили бабку. На столе в траурной рамочке стояла бабкина фотография: бабка Павла прищурила глаза, мол, давай, язык без костей, собирайте, я послушаю. Прищур не нравился полоротой кладовщице Мотьке Ишовой: когда понесли покойницу на машину, Мотька заорала голосом мужским прокуренным: «Куда ногами-то тащите, головой поверните». У мужиков слабость в ногах появилась от такого окрика, вроде раньше ладно носили…Сейчас Мотька сидела как раз напротив фотокарточки покойной, хмыкала во всеуслышанье: надо же, ум за разум зашел с этими похоронами.
– А редко
