знали, потому и рисковали уходить. Значит, тут что-то такое, о чём чудь не хотела говорить при всех. Можно было остаться с ними один на один, но и нельзя – чуди много чести, а своим недоверие.
– Давайте тогда и других волхвов послушаем, что они скажут?
Услышать это от Олега чудь не ожидала, светлые князья переглянулись с тысяцкими и долго молчали, и остальные, глядя на них, тоже молчали. Для чуди складывалось плохо – тысяцкие большого войска Олегова могли подумать, что они заробели.
– Давай, – вынужденно согласился Вееле и оглянулся на Лехо и Сууло.
Олег осмотрелся.
– Я поставлю шатёр, вот здесь, большой, места на всех хватит, тут и послушаем кудесников.
– Когда, князь? – спросил Вееле.
– В вечеру? – Олег оглянулся, и его тысяцкие согласились.
Разговор был кончен и князь пошёл к кораблю.
После полудня жара надавила на остров так, что спавшие ратники зашевелились. Они поднимались один за другим, из-под ладоней щурились на солнце, зевали, чесались, отплёвывались, постепенно остров оглашался шумом, криками, и петушиными тоже.
«Курам головы-то снесут, а петухи ещё сами себе крови понапускают», – услышав птичьи крики, с улыбкой подумал князь.
Солнце застыло в последней четверти. Жаре уже было время сходить, но она, как факел над теменем, висела над островом, над каждым ратником над берегами Днепра. Одурь после сна напополам с усталостью ломила головы и люди, раздевшись и не раздевшись, ринулись к воде – Днепр закипел, берега Хортицы будто окольцевала живая пена, и гомон стоял, и люди блестели под солнцем глянцевой кожей. Они ходили на берег, возвращались, таскали воду чанами и кожаными ведрами и разводили костры.
«Кругом жарко… – думал, глядя на это, Олег. – Сегодня будет кругом жарко».
Он вернулся к кораблю, поднялся по сходням и остановился – на широкой лавке около кормила под развешенным в виде шатра парусом спала Василиса. По кораблю топали, говорили в голос, прыгали с борта в воду, а кто-то на берег, корабль вздрагивал, покачивался и снова вздрагивал. Василиса спала, будто не спала, а лежала неживая. Олег замер и даже дурная мысль вздулась в его голове, но буквально на одно мгновение – он увидел, как она сложила руки как в домовине, но грудь Василисы поднималась и опускалась…
Олег облегченно выдохнул. Он помнил себя мальчиком, когда у него была мать, у него ведь была мать, когда она болела и вот так лежала, а отец, если было тепло, выносил её на воздух, он долго стоял и смотрел, как поднимается и опускается грудь его мамы.
Он не знал, зачем он это делал, и сейчас он только на мгновение испугался, но уже смотрел и любовался красотой Василисы.
«Когда меня положат в домовину… – он знал, что когда-нибудь его положат в домовину как его мать, как, наверное, отца, потому что отец погиб где-то далеко, – …надо бы Радомысла расспросить, как погиб отец!.. И её пусть рядом положат, без неё будет скука!»
Почему он до сего
