если двое людей так несхожи!
Кто-то еще говорил ей подобное. Что муж и жена должны быть схожи, иначе счастья не видать. Кто же… Кажется, миллион лет прошло с тех пор, а смысл так и не открылся ей.
– Но ты говорил, я тебе нравлюсь.
– Не следовало мне этого говорить.
Где-то глубоко в душе у нее разгоралось пламя, и вскипавшая ярость грозила затопить все остальное.
– Довольно подло, не находишь?
Он побелел.
– Да, я подлец, что говорю это, раз собираюсь жениться на Мелани. Я плохо поступил с тобой и еще хуже – с Мелани. Мне не следовало говорить этого, я ведь знал, что ты не поймешь. К тебе нельзя быть равнодушным, Скарлетт, ты вся – жизнь и страсть, а я… Ты умеешь любить и ненавидеть с неистовой силой, для меня немыслимой. Ты ясная и естественная, как огонь и ветер, как первозданная природа…
Скарлетт представила себе Мелани – кроткие карие глаза с этаким нездешним выражением, маленькие смирные ручки в черных кружевных перчатках, благовоспитанное молчание… И ярость прорвалась – та самая ярость, что толкнула Джералда на убийство, а других ирландских предков доводила до преступлений, стоивших им жизни. В ней ничего не было сейчас от благородных Робийяров, умеющих безмолвно, с ледяным спокойствием переносить любые повороты судьбы.
– А почему бы не сказать прямо, что ты трус? Ты просто боишься жениться на мне, тебе лучше будет с этой тупой дурочкой, уж она-то и рта не раскроет, только «да» и «нет», и наплодит тебе целый крольчатник, такой же сладкоречивый, как она сама…
– Нельзя так про Мелани!
– Ах, нельзя-а-а?! Да провались ты со своей Мелани! Кто ты такой, чтоб указывать мне, что можно, а что нельзя! Ты трус, ты подлец, ты заставил меня поверить, что хочешь жениться на мне…
– Ну, будь же справедливой, разве я когда-нибудь…
Но она не желала быть справедливой, хоть и знала, что все так и есть. С ней он ни разу не переступал границы дружбы, и едва она подумала об этом, как поднялась новая волна гнева, порожденная женским самолюбием. Она за ним бегала, а он и знать ее не хотел. Он предпочел ей эту жалкую дурочку Мелани. О, насколько было бы лучше, если б она следовала наставлениям Эллен и Мамми и никогда, никогда не открывалась ему! Чтобы он не узнал, что хотя бы нравится ей. Пусть что угодно, только бы не позориться вот так!
Она вскочила на ноги, он тоже поднялся и теперь возвышался над ней с видом великомученика.
– До самой смерти я буду ненавидеть тебя, знай, подлец, подонок…
Какое слово для него годится? Нет, не может она найти такое, что в полной мере отвечало бы степени его низости!
– Скарлетт, ну пожалуйста…
Он просительно протянул к ней руку, но она отшатнулась и со всего размаху влепила ему звонкую пощечину. Звук, как кнутом, разорвал тишину библиотеки, и вся ее бешеная ярость вмиг пропала, оставив в душе опустошение и скорбь. Красный след от ее ладони четко обозначился на бледном утомленном лице. Он не промолвил
