сын перешёл в последний, одиннадцатый класс. Он отказался от дальнейшего образования. Второй раз они закрыли свой дом и уехали к бабушке. Та ухаживала и приглядывала за больной. Иногда находила ночью босую, в одной сорочке у ограды пастбища. Вела за руку домой, мыла в тазу окровавленные ноги, переодевала, поила тёплым молоком и укладывала в постель.
А Давид на автолавке возил в село продукты.
Мама умерла через пять лет. Она поскользнулась на овечьей тропе и упала в расщелину. Случайно не разбилась, просто замёрзла там. Бабушка к тому времени уже плохо ходила и видела. А Давид стал выпивать. Один. На полу автолавки с распахнутой дверью.
Несколько человек: две соседки в чёрном, учитель с ребятами и бабо – похоронили маму Давида. Он тогда пьяный уехал в город. Там его задержала полиция. Отобрали машину, права и посадили в обезьянник. А после отправили домой.
С тех пор прошло сколько-то времени. Сколько – Давид не знал. Он жил в забытьи. Иногда через туман к нему ныряли какие-то существа, похожие на людей. Они приносили еду и водку за вещи из дома. С пьяным упорством парень отказывался от наркоты. Считая, что так не будет. «Сказал! – И всё!».
В дверь кто-то назойливо звонил. Теперь стало понятно, что уже давно. Звук впился в мозг, как сверло. Нетвёрдо, то и дело натыкаясь на предметы, хозяин добрался до входной двери. Глазок был замазан краской. Попытался соскрести, сломал ноготь и, ругаясь заорал: «Кто-о?!»
За дверью промолчали, но звонок прекратился. Давид побрёл обратно. Из-за двери послышался приглушённый голос Художника: «Это я, мальчик, открой мне!».
Они не виделись почти десять лет. Это слово «мальчик», это обращение… – словно кипятком ошпарило.
– Не. Я не могу! В другой раз приходите.
За дверью помолчали, а после в щель под ней проскользнул листок из блокнота.
– Давид. Это мой номер. Я буду ждать по этому адресу каждый день в 18. Каждый день, пока ты не придёшь. На лестнице застучали башмаки. И всё смолкло.
В проспиртованной душе бушевало пламя. Радость от того, что он может открыть бутылку и налить стакан – руки почти не тряслись. И он рванулся в комнату. Запнулся за ножки стула и упал на пол. Одна сломалась по косой (венские – они такие) и вспорола пах. Давид закричал. Тёмная кровь текла уверенно, как ручей. Он схватил простыню и заткнул рану. Теряя сознание, почувствовал, как слабеет рука.
– С освещением что-то не так. Свет мигает…
Давид открыл глаза. Виден был потолок с проносящимися светильниками. Рука в резиновой перчатке, держащая бутылку со скользкой на вид тонкой трубкой, и кусок коричневых штанов. Давид с усилием ещё скосил глаза, увидел плачущую, с размазанными по лицу соплями, рыжую бомжиху Нинку и стал терять сознание.
– Давление падает. Приготовьте реанимацию!
В тающем свете слабо пульсировала мысль: «Мама вернулась. Была за дверью и вот – сейчас» …
– Молодой человек! Вы родились…
