Хоган, и Ингигерда уже боялась его взгляда. – Прикидывается больным? Все головы ломают, а он… – говорил чуть слышно, но не высота его голоса пугала сейчас Ингигерду. А Хоган усмехнулся и повторил: – Безумный… – Перевёл глаза на сестру. – Я ещё узнаю, что у тебя с ним за отношения…
Обошёл её стороной, решительно направляясь как раз туда, куда Ингигерда больше всего боялась, туда, куда он всё время смотрел поверх её плеча.
Что за обвинения? Какие это ещё отношения? Что он говорит? И что он собирается делать?
От волнения, от страха за Арна, от обиды и даже злости в груди заворочался предательский кашель. Ингигерда закрыла лицо ладонями, откашливаясь, и через пальцы видела, как Хоган поднял Арна на ноги за грудки на уровень своего лица, а потом бросил на стену конюшни. Хотелось закричать, остановить его, но кашель, хриплый, раздирающий лёгкие, не давал и продохнуть, не то что закричать.
В дверях дома показалась госпожа Гейрид с бледным лицом и огромными глазами, обхватила за плечи, повела к огню, начала чем-то поить. Ингигерда, кашляя, пыталась ещё что-то сказать, объясняла, показывая руками, но Гейрид не поняла дочери, увела в постель, ругая за прогулки на улице.
Уняв кашель, она долго лежала, уткнувшись носом в рысий мех, думала. А вечером дрова к огню занёс Арн, молча разложил их вокруг, чтобы просыхали. Ингигерда огромными глазами смотрела на него, следила за лицом, за руками.
Хоган сделал из него раба, нагрузив обязанностями по дому, значит, да и синяков на лице его прибавилось. Но он был жив, а это значит, что он так и не сказал ничего.
* * *
С того дня жизнь несговорчивого Арна изменилась. У него появились дела по хозяйству, из задержавшегося гостя он превратился в раба. Выметал двор, и дружинники, охраняющие усадьбу, посмеивались над ним, самые смелые ставили подножки, подзывали к себе, а потом гнали пинками под общий смех и измывательства. Он колол и носил дрова в дом, на кухню, к очагу. Больших дел ему не поручали, всё же рабочих рук хватало на дворе, поэтому много времени у него оставалось свободным.
Тогда он сидел у конюшни и что-то строгал старым ржавым ножом из кузни. Или просто сидел, завернувшись в плащ, смотрел на сосны, а рядом неизменно его овчарка.
Но даже эти незначительные перемены стали важными для него. Когда через три дня Ингигерда столкнулась с ним на дворе нос к носу, она изумилась. Исчезла та пустота в глазах, что пугала её всегда, тот отстранённый остановившийся взгляд сменился прямым открытым взглядом серых глаз. Увидев её, он даже попытался сказать что-то, но только губы шевельнулись, он промолчал, но даже это молчание было уже не тем молчанием, что прежде, быстрый взгляд в сторону указал на то, что кто-то видит их.
Ингигерда оглянулась – опять Хоган! Быстро пробежала мимо. Он что, задумал следить за ней?
В доме Хоган подсел к ней на лавку, и Ингигерда опасливо отодвинулась, подбирая на колени новую рубашку, что сшивала теперь по боковым швам.
– Хочу спросить тебя… – Хоган подобрал с лавки моток цветных ниток, зажал клубок в ладони, а пальцами второй руки
