я Сашкину страсть, где-то нашла и высадила дикие ландыши. Они хорошо прижились на новом месте. Эти удивительно маленькие, белоснежные цветочки-колокольчики с темно-зелеными крупными листьями источают непередаваемые и неповторимые по своей насыщенности запахи и дарят красоту внешней чистоты растения. А в саду за домом Сашка мог часами лежать на траве, где цвели крохотные, но до головокружения ароматные фиолетово-синие дикие фиалки. Их запах, свежесть и нежность просто поражали. Как, такой крохотный, с детский ноготок цветочек может источать столь сильный аромат и быть таким совершенным по своей форме? В свои восемь лет Сашка не был неженкой, он просто любил то, что ему нравилось и что он просто, искренне, по-детски любил, воспринимал, чувствовал, оценивал.
Тонкое, хотя и ватное одеяло, пошитое из разноцветных кусочков ткани, было пёстрым, прохладным, легким и уютным. Так бы и лежал под ним долго-долго! Окно завешено марлей, закрепленной на деревянной раме крупными, слегка проржавелыми кнопками, что не давало комарам и мухам проникнуть к Сашкиному ложу. Недалеко от постели с потолка свисала ещё и ловушка для мух – липкая крученая лента, выходящая из маленького бумажного тюбика. С улицы тянуло свежестью и каким-то блаженным спокойствием, нарушаемым заливистым пением жаворонков и чириканием воробьёв. Едва слышны негромкие и неспешные женские разговоры. Сашка узнал голос матери, значить она уже отогнала нашу кормилицу Зорьку на выгон в центре деревни. Сюда с раннего утра сгоняют коров с подворьев, и уже потом пастухи, хлёстко щёлкая кнутами, вели стадо на луга. Хотя это была Сашкина негласная обязанность, но сегодня ему дали поспать подольше. Корова-кормилица и любимица дома была красивой, чистой, ухоженно и умной. Она сама могла доходить до выгона и вечером возвращаться ко двору, но ей, видимо, доставляло удовольствие Сашкино сопровождение, с тонкой лозиной в руке и гордым покрикиванием, подражая манерам, настоящего пастуха. Зорьке даже частенько приходилось вставать на защиту маленького погонщика, когда соседская вредная корова чуть ли не каждый вечер старалась боднуть Сашку. Заметив злонамеренное стремление животного зацепить рогами ребенка, Зорька устремлялась наперерез, отгоняла её и всем своим телом прикрывала мальчишку. Сама же проявляла терпение и равнодушие к Сашкиным выходкам. Так, однажды, подойдя к своему двору, где за день поставили новые ворота, Зорька остановилась в недоумении и не торопилась входить во двор. Сашка же с нетерпением хлестал её лозиной, требуя скорейшего послушания. Корова терпела долго, потом медленно подняла заднюю ногу и копытом в грудь оттолкнула, отодвинула надоедливого малыша. Не ударила! Именно оттолкнула – вот в чём был смысл поступка умного животного. А ведь её удар копытом для ребёнка мог быть просто смертельным, в лучшем случае – увечным. Сашкина мать видела это всё из окна дома. Первоначальный испуг впоследствии перерос в искреннюю радость и любовь к благородному поступку животного. После такого случая о Зорьке, её доброте и добродушии ещё долго говорила вся деревня.
Из передней комнаты доносились потрескивания горящих дров в печи и запах чего-то очень вкусного. Передняя комната – самое оживленное место в доме, место приготовления и приема пищи, застольного сбора всей семьи, ведения разговоров, вечерних посиделок и рукоделия. В общем – самая, как говорили, рабочая, обитаемая и жилая часть дома. Напротив печи стоял большой стол с лавками и самоваром в центре, в красном углу – иконы и лампада, обрамленные расшитыми рушниками. Ближе к выходу в сени стояла кровать, за ней место, предназначенное для временного содержания рождающегося, обычно в зимнее время, потомства от нашей кормилицы Зорьки. В период долгих зимних вечеров стол отодвигали, освобождали место под огромный узел с волной (так называли, с ударением на первый слог, остриженную овечью шерсть). Собирались все женщины семьи и соседки, устанавливали прялки. Пряли, наматывая на веретёна шерстяные нити, и пели душевные, протяжные и нежные песни. В печи потрескивали горящие дрова, на стене неярко светила прикрепленная керосиновая лампа, тихое поскрипывание прялок и негромкое женское пение – такого уюта, тепла и умиротворения не встретишь никогда и нигде на всём белом свете! Сашка с сёстрами ложились на кровать и засыпали под эти убаюкивающие, домашние, такие добрые и немыслимо свои звуки родного дома, родного очага.
Сашкина деревня была не большая, двором сто пятьдесят, не более, и разделена неглубокой ложбиной, в большие весенние паводки наполняемая талой и речной водой. Южная часть деревни, где был его родной дом, называли Любимовкой, и содержала она всего дворов сорок. Именно здесь были первые поселения казаков, получивших наделы после двадцати пяти лет служения царю и отечеству. Земли тут плодородные, с жирным, блестящим чернозёмом. Рядом лес с прилегающим к нему тучным лугом и рыбной рекой. Дворы стояли на большом расстоянии друг от друга, но соседи ладили и жили дружно. За ложбиной – более поздние поселения, называли Хутором, с большим количеством дворов, расположенными теснее друг к другу, с длинной улицей, от самой реки, и выходящей к железнодорожному вокзалу. Здесь находились магазин Сельпо, клуб, начальная школа, почта, контора колхоза, животноводческие фермы, конюшни, хозяйственные постройки, то есть основные атрибуты жизни и деятельности всей деревни. Но Любимовка, на
