гулкие переливы колокольных звонниц, или же сидя в экипаже и направляясь куда-нибудь по своим срочным делам, он поднимал голову вверх, и неожиданно замечал, что над ним – ослепительно светит солнце, ярко синеет московское небо и величественно плывут вдали позолоченные церковные купола. Но это было другое солнце и другое небо. Не его, не Иваново.
Но здесь – в деревне для него, все было по-другому! По-другому, Ивановы глаза смотрели на окружающий мир. По-другому, свободно и вольно дышала грудь, и успокоено билось сердце. Другими, простыми и понятными мыслями наполнялась здесь, в деревне его душа и голова. Простыми и незыблемыми казались здесь многие жизненные истины, которые принято называть философскими.
У себя в деревне Ухтомцев особенно был хозяин. И только здесь появлялось у него в душе чувство особенно радостного удовлетворения, когда год выходил урожайный. Земля давала ему это чувство удовлетворения, земля воспитывала в нем чувство красоты: единение природы и человеческого труда более всего были близки Ивану.
Однако он не слишком задумывался над простым и естественным вопросом: почему же ему в деревне так легко дышится и вольнее, кажется? И почему, его сердце так и льнет к земле. Он просто наслаждался размеренной деревенской жизнью и дышал полной грудью. Никогда не сравнивая эти две составляющие своей жизни, в шумной сутолоке Москвы и в деревне, он продолжал просто жить в неутомимом и бесконечном круговороте своих коммерческих и торговых дел. Однако, он хорошо знал, что когда в его голове крутится назойливый рой цифр и деловых вопросов, то ему уже точно не до поэтики.
– Сегодня успели объехать все пашни и выгоны. Представляешь, видели зайца. Пострел убежал прямо в лес. Эх, жаль, Кудлатку не взял, а то погоняла бы, – с сожалением выдохнул Иван. Он был заядлым и страстным охотником, а Кудлатка – любимой гончей, которая неизменно сопровождала его на охоте.
Он потянулся к низенькому столику из красного дерева, схватил колокольчик и громко в него позвонил:
– Подай туфли, Гришка! Да, поживей! И убери здесь грязь, – приказал он вбежавшему работнику и указал тому на пол, где насыпалась глина с сапог, – потом опять обернулся к жене:
– А что, девицы-то наши встали? Ты утром сегодня мне стала рассказывать про них, да я не дослушал тебя. Ехать надо было. Расскажи, как они нам вчера чуть чердак не обвалили? – расспрашивал Иван у жены, находясь в наилучшем расположении духа.
– Было дело, – улыбнувшись, ответила Ольга Андреевна, – взбрело им вчера в голову, что надо влезть на чердак и покопаться в старом тряпье и сундуках! А сколько у них про то между собой разговоров велось. И ведь, поди ж ты, влезли. Пока я с делами на огородах-то управлялась, зашла потом в сени водицы испить, а они у меня над головой, как угорелые бегают. А в сенях наших – пыль стоит столбом, наверху – кошки бегают и благим матом орут. Потолок ходуном! Ну, что делать, Иван? Взяла я нашу с тобой заветную хворостину и полезла с ней на горки. А там! Что там твориться! Поглядел бы ты, как они гоняли
