замечает купчиха и качает головой. Пётр не замечает подвоха и, продолжая говорить, идёт к окну:
– Поэму мою полистал, а потом положил на стол и говорит: «Уж, извините, сударь, но читать на ходу не могу…, тем более такого талантливого автора…». И убрал мою рукопись в стол…, – напыщенно прибавляет он.
– Уж, прямо, и в стол, – бормочет Александра Васильевна и недоверчиво смотрит на сына. Она догадывается, что тот привирает, но, как всякая мать, щадя сыновнее самолюбие, решает ему подыграть. Взгляд её немного смягчается, она согласно кивает, крестится с надеждой и приговаривает:
– Ну, дай-то Бог, сынок…, дай-то Бог… Хорошо бы уж, тебя бы напечатали. Бедный мой …. Поди, уже и как исстрадался, ожидая, – сокрушенно вздыхает она.
– Ничего. Всё равно я их всех одолею. Они потом ещё и в очередь ко мне выстроятся, умоляя, чтобы я в их журнале печатался. Вы ещё увидите, как обо мне в газетах писать будут. Я знаю…, – уверенно восклицает Пётр. Он поправляет постель и снова падает на диван, закидывает руки за голову и мечтательно смотрит на потолок.
Дело в том, что он ещё ни от кого не слышал по поводу своих сочинений прямой и честной критики, полезной для всякого автора. Его самолюбие растет вместе с ним, как на дрожжах, подогреваемое лестью и естественным восхвалением его матери, и в итоге принимает уродливую гипертрофированную форму, способную поглощать одну только лесть, и не терпящую ни малейших возражений или сомнений в его исключительном таланте. И хотя сама Александра Васильевна уже давно перестала восхищается его сочинительством, считая пустым времяпровождением и блажью, сейчас, она почему-то снова и снова повторяет излюбленную фразу:
– Ну, дай Бог, дай бог…, – вздохнув, повторяет Александра Васильевна и отворачивается. Сердце этой деятельной, здравомыслящей и энергичной женщины тает, будто сопревший снег под ярким весенним солнцем. И она от великой материнской любви прощает сыну все его недостатки, лень и обман. Наклонившись, она гладит его по голове, будто малого ребенка. Окончательно успокоившись, она поднимается и идёт хлопотать с обедом.
После обеда, Александру Васильевну и саму уже тянет ко сну. Распорядившись об ужине, она уходит в свою маленькую и заставленную громоздкой мебелью и коврами комнатку, где ложиться на пуховую перину. Спустя ещё некоторое время за плотно закрытой дверью разносится её храп.
Дождавшись, когда мать уснёт, Пётр соскакивает с дивана и, крадучись, тихонько проскальзывает в комнату матери. Там он открывает комод и вытаскивает из-под сложенного постельного белья несколько сторублевых ассигнаций, которые прихватывает с собой. Переодевшись, он благополучно покидает дом и исчезает в неизвестном направлении. Обычно его нет до ночи. Молодой человек может гулять до утра в каком-нибудь ресторане или трактире. Возвращается Пётр ближе к рассвету. Иногда ему удаётся проскользнуть незамеченным в свою комнату и юркнуть в постель, притворившись спящим. Но чаще его поджидает уже в сенях рассерженная мать, которая не спит. Александра Васильевна встречает
