купец проходит к себе и, не снимая сапог и верхней одежды, валится на кровать.
Ранним утром мать заходит к нему, раскрывает окна настежь и снова стыдит.
Петр приоткрывает осоловевшие и красные глаза и равнодушно выслушивает наставления. Весь день он отсыпается, а вечером снова исчезает.
Если же после своего возвращения он никуда не ходит, то обычно отлеживается дня два или три. Иногда в бессильной ярости начинает кидаться в стену какими-нибудь предметами.
В такие драматические моменты, Александра Васильевна, напряженно стоящая за его дверью, подслушивает, что происходит в комнате сына, – понимающе и встревожено переглядывается с Лукьяновной и вздрагивает. Она не заходит к нему, зная, что приход вызовет в нём новый приступ ярости и ненависти.
Улучив момент, когда тот выйдет, она идет за ним неотвязно. Вздыхает, и спрашивает, будто бы невзначай:
– На кого ж ты, милушка мой, так вчера осерчал, что стулья опрокидывал? Лукьяновна чуть самовар на себя не пролила…. Что у тебя случилось, сынок? Не таись перед матерью-то. Совет дам. Я ведь, в жизни все порядки знаю, столько лет уже прожила….
– Вы не поймете, – отмахивается Пётр.
– Это всё твои пьянки да гулянки виноваты. Говорю тебе, что это тебя пьяные бесы крутят. Почему ты меня не слушаешь? Всё безделье твое. Ты, бы, как старшие братья, в лавку в приказчики поступил. Хочешь, замолвлю словечко? – с надеждой спрашивает она.
Услышав про братьев, Пётр мрачнеет. Грубо отвечает и разворачиваясь, уходит, оставляя мать в ещё большей тревоге.
В другой раз она заводит с ним разговор про женитьбу:
– Ты бы тогда, что ли женился. Глядишь, и жизнь бы у тебя наладилась. Старшие братья-то вон, как хорошо живут. Тьфу, тьфу, – суеверно восклицает она и сплёвывает через плечо. После чего покаянно и с жаром крестится, глядя на икону в красном углу.
– А чего на них глядеть-то, – бурчит Пётр, – я не торговый человек, ум у меня по-другому устроен. Я стихи и поэмы умею сочинять. А братья мои только деньги считать умеют, и на счётах щелкать…, – напыщенно заявляет он.
– Ах, вот оно что! Стихи ты у нас сочиняешь, – скептически повторяла купчиха, – да, ты их уже столько насочинял, – что и не пересчитать! Говорю тебе, брось эту дурь. Пустым делом занимаешься, – со знанием дела уговаривает она.
– Не уговаривайте, не брошу. А будете настаивать, сниму себе квартиру и отделюсь от вас, – пугал маменьку Пётр.
Александра Васильевна вздрагивает. Ей не хочется отпускать слабохарактерного безвольного сына от себя, рассуждая про себя, что уж, лучше он будет у неё на виду, чем на улице, где его мигом погубит дурная кампания:
– Чего удумал! Да, разве же я тебя выгоняю? И слышать ничего об этом не хочу! Никуда от себя не отпущу! – всполошившись, машет она руками.
Порой, не дождавшись сына домой, она усаживается в коляску и отправляется на его поиски, объезжая известные ей злачные городские места. Найдя в каком-нибудь
