железной двери, чуть-чуть приотворенной в нашу сторону. Лика взялась за ручку и захлопнула дверь.
– Ты что, не хочешь идти? – спросил я.
Лика оглянулась, прошептала:
– Какая-то странная дверь.
– Что?
– Я ее толкнула, а она закрылась.
– Ну, а как же ты хотела? – сказал я, – она же открывается к нам.
– Нет, от нас.
– Да бог с тобой, я же видел…
– И я видела.
Тогда я, подошедши, потянул дверь на себя – она не поддалась. Толкнул ее, и дверь под моим давлением приоткрылась немного – в нашу сторону. Что за черт! – нам сразу расхотелось идти дальше.
– А мы шли по течению или против? – спросил я, начиная кое-что соображать.
– Не знаю. А там разве было течение? – ответила Лика. Она все косилась на дверь и передергивала плечами, как от холода.
Мы сидели на корточках: я лицом к двери, Лика – спиной, и молчали. Догоравший фонарик тлел между нами. И вдруг эта дверь заскрипела. Я всей кожей почуял, что кто-то напряженно и пристально смотрит на нас. Мы замерли. Ни шороха больше не доносилось оттуда, но мне показалось, что-то поблескивает. Напрягая глаза, я попытался зацепиться за этот блеск, но ничего не сумел разглядеть в темноте. Наверно минуту длилось это. Я подумал, что в любом случае надо загасить фонарь, сделал движение… и вот опамятовавшая Лика, по щенячьи подвывая, тихонечко поползла ко мне. Я протянул руку, чтобы помочь ей, и тут вдруг бледно-зеленая волосатая лапа метнулась из тьмы, наткнулась на Лику, сгребла, потащила, дернула так, что Лика, крича, повалилась на спину и тут же исчезла за дверью. Лязгнул засов.
Я вскочил, заорал, стал звать Лику, стучать, но бахнул выстрел, и пуля оборвала мне мочку уха.
Я бросился на пол. И вдруг из-за двери стали слышны ужасные, совершенно отчаянные вопли:
– Нет! – визжала Лика, – нет не надо, не надо, пожалуйста, Серж, ой уйди сволочь гад скотина, да помогите же мне помогите, мне больно, ну пожалейте, ну я же прошу, умоляю, отпусти меня, больно ой-ой дяденька, ну не надо же, помогите мне, помогите же о-о-о!!!
Все это время я, совершенно ничего не соображая, пытался выломать дверь. Потеряв голову, я дергал на себя, наваливался плечом, стучал ногами – и все безрезультатно. Но вот уже крики стали стихать и мало-помалу совсем прекратились. В напряженно-насыщенной тишине, прислонив ухо к холодному металлу двери, я различал приглушенные стоны и частое, как у собаки, дыхание.
Липкий пот окатил меня, а стоны меж тем становились все громче, и вот Лика опять кричит во все легкие, но – окраска ее криков иная:
– Мамочка! – кричит она, – ой умираю, ой не могу мамочка ой не могу не могу умираю…
Тогда я сел на землю, прислонившись спиной к двери и, заткнув уши руками, впал в оцепенение и уже больше ничего не воспринимал вокруг.
– Не надо больше, мне больно, – послышалось за дверью. Я вскочил
