машинка, операционный стол, – добавил я мысленно и еще больше испугался).
Она задумчиво, не взглянув на меня, взяла зонтик в руки, повертела его, вернула мне:
– Это мужской, – сказала она, чиркнув по мне невнимательным глазом, потом потрогала замочек сумочки, поправила камешек на пальце, посмотрела на часы, повернулась и пошла в метро, оставив меня содрогаться у входа – с назойливым чувством, что все это уже было.
Я вбирал в себя воздух, в котором мы только что вместе стояли, я старался запомнить божественный запах его, – я поднес зонт к лицу – он пах! – пах ее духами, и что-то таинственное чудилось мне в этом запахе: что-то от ладана или индийских курений, тяжелое что-то – что-то слишком похожее на серу…
Внезапно моей руки коснулась чужая рука, я оглянулся и вздрогнул: передо мной стояла Лика, а я и забыл о ней, – позабыл, куда даже ехал. Кстати, читатель, чтоб уж разделаться с этим: не придавай какого-нибудь мистического значения экстазам предыдущего абзаца – это просто любовь. Ах, как это жаль! – подумалось мне при взгляде на Лику, – о чем же я с нею буду теперь говорить? Ведь хотел успокоить, сделать что-то хорошее (было так жалко ее), и вот совсем обессилен нечаянной встречей… Я совсем не продумал то, о чем должен теперь говорить, не готовился к этой встрече с Ликой. Когда ей позвонил, казалось найдутся слова, но вот – молчу… Как она изменилась! Она была бледна, и по лицу шли красные пятна, у нее были припухшие глаза с больным блеском – вообще, она сделалась похожа на тот портрет, который нарисовал Смирнов – как-будто рисовал он не ту Лику, что знал я раньше, но ту, что увидел теперь. Она вопросительно смотрела на меня. Надо было объяснить, зачем я позвал ее, – словом, надо было что-то сделать, как-то начать разговор – но что я мог сказать этому несчастному ребенку?! Особенно теперь. Я поднял руку и неловко коснулся ее головы:
– Что с вами? вы больны?
– Больна, – ответила она, увертываясь от моей ладони.
– А что такое?
– Не ваше дело.
– Вы меня извините, Лика, – сказал я, – я не думал, что вы так не в духе сегодня… но, если что-нибудь случилось…
– Вы мне не можете помочь!
И только тут сквозь пелену моей рассеянности (я ведь все равно думал в тот момент о черноволосой незнакомке), – только тут до меня как-то стал доходить весь ужас и мрак происшедшего – то, что отодвинулось на задний план кутерьмой и суматохой моих метаморфоз; то, о чем мне некогда и страшно было подумать, осознать как следует, – то, что случилось с Ликой. Ибо что здесь сказать, что поделать? – только выть и заламывать руки, и удивляться только, как эта девочка еще смогла такое пережить.
У меня даже (да простит мне это Лика) невольно навернулось нечто вроде слезы. Господи, какая фальшь – думал я, все проклиная, барахтаясь в своей неуместно нахлынувшей чувствительности, – господи. Но Лика, заметив мое волнение, по-детски прониклась им и взглянула доверчиво. Она
