Неужто? И что же вы с ним делали?
– Как что? – я упала в обморок.
– Ну и правильно. А он?
– Смеетесь, а я очнулась только здесь…
– А где же этот?
– Кто?
– Ну то, что вы боитесь назвать своим именем.
– Не знаю – может, в молитвенном доме?
– Так поезжайте скорей!
– Хам, – сказала она обиженно, поправила простыню и вышла.
И бог с ней.
Глава II. Камень успеха
Припомним, читатель: частота многоразличнейших сношений с самыми разнообразными телами доходила у меня к концу первой части настоящей истории чуть ли не до четырех единиц на главу, что, согласитесь сами, почти уже и не допустимо в благопристойном сочинении. И вот получилось, что мучимый этим четырехбальным трахом я утратил свое тело. Потом приходил в себя.
У меня, проснувшегося, была первая мысль о Лике, и, как только захлопнулась дверь за безутешной богиней, я заспешил к телефону. Я назначил свидание Лике у памятника Пушкину и вскоре уже садился в троллейбус на Трубной, чтобы встретиться с ней.
И вот тут, в троллейбусе, я впервые увидел Софью. Она стояла у заднего окна, сосредоточенно глядя в сторону Рождественского монастыря. На ней было свободное, белое, легкое платье, перехваченное высоко на талии черным ремешком, и черные волосы вились на затылке упругими змейками.
Секрет моего успеха у женщин в том, что я их не люблю. То есть, не то! – я их очень люблю (всех вообще и каждую в отдельности) за одно уже только то, что они женщины! Неверно я выразился, что секрет успеха в том, что я их не люблю, – секрет в моих (да простится мне откровенность) непревзойденных свойствах, в непреодолимой моей привлекательности, в обаянии.
Но дело в том, что я – это страшная тайна! – что я (хотя в этом нет ничего позорного), – что я (я наконец выговорю это), – что я (это должно льстить им!), – что я – что я говорю?! – что я боюсь, панически, просто дико боюсь тех, в кого влюбляюсь. Обычно я спокойно подхожу к женщине: несколько ничего не значащих фраз, улыбка, кивок, небрежный жест – все! Все это – антураж, декорация, на фоне которой всегда разыгрывается одна и та же драма: женщина до беспамятства влюбляется в меня. Дальше я предоставляю ей действовать самой, и, рано или поздно, мы окажемся наедине.
Но если я испытываю страх, это – симптом: я сам влюбился. И тогда я смотрю на женщину издалека, – смотрю, прислушиваясь к сладкому изныванию своего простреленного сердца. И я безучастно наблюдаю, как воды души моей выходят из берегов и, сметая все на своем пути, мчатся по населенной равнине туда, вдаль, к морю. Черт его знает, чего я боюсь! Может быть, слияния с морем, растворения в нем без остатка, а может быть, наоборот, я боюсь причинить боль любимой – ведь я разнежен и размягчен и часами готов издали любоваться ею – лишь бы только не подходить близко, ибо это страшно мне. Странная это вещь – любовь; редкая вещь,
