оправдываясь: – ведь иначе, откуда в Сказании такое взялось: и каковы они, стрелочки, и каков колчан, да где висит…
– Ты, Невер, внучок, не дерзи старшим-то, – откликнулся из тьмы за кругом кострового света тихонький, скрипучий, одначе, густой голос.
И к огню вышел, допрежь в шалашике под елями отдыхавший, махонький дедок с бородою белою, как не до колен ему, в шапке широкой, плетёной из травы и лыка – как он показал: «Абы шишки сосновые да еловые, белками, птицами ли оброненные, по голове не били». Именем дедок был Мал Боровик – ведун и кудесник. Во бору близ Поляны Веча Вещего он обретался с этим отроком Невером – сыном дочери его Малуши. Та вдовствует с младшими детьми в деревне нашей, за два подворья от матушкина. Невера же, старшего, спровадила деду в помощь да в обучение.
А и дерзкий отрок, да и речь ведёт поперёд мысли. Поразмыслил бы – и сам понял: как бы иначе Сказание сложилось, кабы не многие свидетели. То же и Мал Боровик сейчас втолковывал:
– И не раз, и не два говорено: скоро сказка сказывается, да не споро слово связывается. Были и свидетели встречи Охотника с Пришлым; были и находившие стрелки, да колчан не добывшие, али не ведали о нём. Стрелки те Лукава опосля хитро отнимала, дале, знать, пускала: ни у кого не сохранялись они.
Так, по словцу, по деянию, великому ли, малому – Сказания и складываются. Не токмо сие – каждое из ведомых Ведовых.
Пристыженный Невер, посапывая, склонил голову с волосьями спутанными, только глазами из-под них просительно постреливал – мол, прощения прошу, – то на деда, то на гусляра. А Мал Боровик так продолжал говорить:
– И не раз, и не два люди видели стрелки эти. И не раз, и не два теряли они любых и ближних, пугаясь, как истаивали те. Были и такие, что встречали через много лет возродившихся: те не признавали былых знакомцев, одначе, – не всё в Сказании говорится: есть и как будто верные слова, только проверить не можно, потому и не говорятся, – ведомо: если как-то напомнить, что-то зело близкое к сердцу переродившегося указать, он вспоминает и узнаёт. Даже если оставил ребятёнком, а узрел деда-бабку древних. Два или три такие случая случались.
Я с замершим сердцем слушал эти слова Мала, и надежда всё теплее омывала мою душу. И задумался-замечтался я, опустив глаза к земле: вот, пойду искать, вот, сыщу колчан, вот, повстречаю её, мою Лёнушку…
– Как зовут тебя? – Гусляр торкнулся головы моей, склонённой на кулаки сложенные: как лежал у костра, так и задумался, в землю глядючи.
Сел, встряхнул свои кудри, под ремешок заправил. Подивился вопросу: всяк здесь меня сызмальства, через матушку, знал. Но, коль спрошено, – отвечать надобно:
– Матерь Лучарушкой прозывала, – откликнулся, – а любушка, Лёнушка моя, – Яроликом звала…
– Так тому и быть, – кивнул гусляр. – Вот, два имени, два пути твои – какое выпадет, тем путём и пойдёшь. Быть Лучарушкой – воротишься к матушке, позабудешь
