глубину пространства между созвездиями… Несомненным было одно: музыка в прямом смысле «вос-хитила» его, подняла вверх – так, что он оказался среди звезд.
Мелодия слегка изменилась, смещаясь в другую тональность, и Тобин ощутил, что этот звездный океан Вечности, раскинувшийся на весь мир, изобилует течениями: подчас запредельно свежими и пронзающими ум своей кристальной чистотой, а иногда – нежными и ласковыми, исполненными истомной неги, будто теплая ванночка тропического залива. Только течения эти были не осязаемыми, а смысловыми: каждое несло с собой целый взгляд на мир, в котором легко можно было провести целую жизнь – родиться, состояться и умереть – ни разу не вспомнив, что реальность может восприниматься как-то иначе…
Точнее, потоки Вечности струились по этому Миру не ручейками отдельных взглядов, а чем-то большим: целым плеядами способов смотреть на мир – парадигмами, – но это было уже настолько невыразимо, что оставалось даже неясным, как можно исхитриться и всерьез подумать об этом. Однако самым радостным во всем происходящим было то, что ему – Тобину – и не нужно было ни о чем думать. Нужно было просто созерцать этот прекрасный Мир, парить в нем, впитывать, ощущать. Быть. От острого переживания невероятной, утонченной в каждом своем созвучии и при этом целостной, как мелодия Теорэя, гармонии по лицу Тобина потекли истомно-сладкие слезы счастья. Казалось, всю жизнь он только и готовился к этой минуте: предвосхищал ее, надеялся и робко приближал как мог. И вот наконец это случилось.
«Да, Мир Парадигм воистину существует – вот только попасть в него дано далеко не каждому…» – эта мысль, пронесшаяся сквозь его сознание на пике взлета, была уже пропитана обертонами ностальгии по уходящему моменту, а значит – содержала в себе горькую правду о том, что его не удержать, и пришла пора возвращаться…
Теорэй доиграл последнюю ноту и опустил свой музыкальный инструмент. Некоторое время инерция еще удерживала Тобина в этом удивительном Мире, позволяя планировать в звездных течениях – а затем мягко опустила обратно на землю. По крайней мере, так это ощущалось. Небо вновь стало небом, а звезды – звездами, горизонт привычно сомкнулся над головой, но теперь он не просто верил, он доподлинно знал – за всем этим раскинулось нечто большее. Значительно большее…
Тобин все так же лежал на траве, широко раскрыв глаза и глубоко дыша. Если одним словом пытаться описать возвращение – то слово это «тягостно». В том космическом пространстве, куда вознесла его божественная игра, было настолько легко, безмятежно и возвышенно, что необходимость вернуться вызывала чувство вселенской тоски. Как будто на один день его отпустили понежиться в теплых водах райской лагуны, а затем повелели возвращаться обратно – в темную, холодную пещеру – в привычные кандалы, работать прорывателем ходов, вгрызаясь киркой мысли в неподатливый камень однообразных мгновений и волоча за собой тележку будней, груженую
